Абрам Бенцианович Соломоник●●О языке и языках●Глава 12

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: О языке и языках
Характер материала: Исследование
Автор: Соломоник, Абрам Бенцианович
Дата создания: 2009, опубл.: 2010. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений•  опубликовано с разрешения автора
Глава 12. Язык осуществляет для нас функцию приспособления

Содержание

Глава 12. Язык осуществляет для нас функцию приспособления

Человек не может жить в одиночестве среди других людей, как если бы пребывал на необитаемом острове. Он вынужден приспосабливаться к обществу окружающих, к их нравам и обычаям, их взглядам и воззрениям. Это называется социализацией, от слов социум, социальный («общество», «общественный»). Главным средством социализации индивидуума, любого человека является его язык (в смысле «речь», «говорение»), причем, социализация с помощью языка начинается с момента рождения ребенка, а, может быть, и раньше.

Возникновение языка у ребенка

Ребенок начинает проявлять свои ощущения вскоре после рождения. Исследования показали, что младенцы следят взглядом за ярким пятном уже в двухнедельном возрасте. Первые реакции на звук проявляются на втором месяце жизни. Тактильные ощущения (движения и ощупывание) довольно многочисленны и выказываются почти сразу после появления маленького человечка на свет; особенно выделяется вытягивание губ к соскам матери при кормлении. Только к концу первого года дети начинают овладевать языком. О том, как это происходит, говорят многочисленные наблюдения родителей. Многие из них, восхищаясь умом своего чада, записывают его высказывания. Но немногие могут квалифицированно оценить первые шаги младенца в овладении языком. Я приведу пример профессиональной записи и наблюдений, поскольку цитирую из книги известного лингвиста и психолога В. Леопольда.

Он наблюдал за языком своей дочери по имени Хильдегард. Леопольд записывал произносимые ею звуки в той последовательности, в которой они появлялись, звуки, которые можно было трактовать как слова, поскольку они были жестко закреплены за определенным смыслом. Это значит, что девочка их произносила, обозначая нечто конкретное, и, насколько можно было судить, каждый из них всегда относился к одному и тому же раздражителю. Иногда она показывала на обозначаемый предмет и реагировала на данный звук одинаково, прикрепляя его к одному и тому же предмету или качеству. Автор не только записывал звуки, но регистрировал все сопутствующие обстоятельства, которые помогали интерпретировать произносимое.

Вот первые десять слов девочки: Первым значимым звуком, произнесенным ребенком в начале девятого месяца жизни, был размытый звук [a-а!]. Хильдегард произносила его, чтобы привлечь к себе внимание. При этом она пристально смотрела на того, внимания которого добивалась.

На десятом месяце появился более сложный звук [да-да-да]. «Он означал выражение одобрения и удовлетворения, когда говорился ровным голосом. Когда же это „слово“ произносилось громко, почти криком, то выражало неодобрение и разочарование».

Тогда же появилось весьма неразборчивое сочетание звуков, похожее на слово Bild — картина. [Забыл отметить, что семья была двуязычная; в ней говорили на двух языках — английском и немецком. О двуязычии я буду говорить ниже.] Часто это «слово» (почти слово) сопровождалось указующим жестом в сторону картины либо картинки в книге. Это было третьим значимым звуком ребенка.

Следом (и уже с большей интенсивностью) пошли подлинные слова. Это случилось на одиннадцатом месяце жизни девочки. Pretty — красивый. Ученый комментирует: «Выражение восхищения, часто сопровождавшееся жестом в направлении какой-нибудь картины или предмета. Иногда восхищение указывало на желание этот предмет получить».

There — там. «Указательное восклицание, часто произносимое при протягивании правой руки к предмету, большей частью к картинке. Желания получить картинку не наблюдалось».

Mama — пища. «Это слово иногда произносилось просто так, без какого-либо значения».

Щелчки языком, — звуки для привлечения внимания белки или канареек, которые были в доме. Они проявились у девочки на двенадцатом месяце.

Ne-ne-ne — выражение неодобрения, нечто противоположное указанному выше da-da-da.

В то же время появилось сочетание tick-tack, сопровождавшееся взглядом на отцовские часы. «Это означало, что девочка узнает предмет, обозначаемый звуком».

Piep-piep. «Поворачиваясь к клетке с канарейками, Хильдегард как бы имитирует звуки птичьего языка»[1].

Из приведенного описания можно сделать интересные выводы: возникновение языка у ребенка в какой-то мере повторяет картину возникновения человеческого языка вообще. Неясные звуки связываются с некоторым значением и закрепляются за ним. Так возникают слова. Они абсолютно произвольны; важно, чтобы человек осознал тот или иной звук в виде постоянного представителя некоего референта (обозначаемого). При частом повторении звуков определенной комбинации собеседники этого человека привыкают к тому, что звук является сигналом конкретного смысла. Тогда они примыкают к числу пользователей звуком и обозначают этот смысл даже в отсутствие референта для данного слова. Так постепен­но возникает язык.

При выборе произвольных звуков для назначения их в качестве слов человек выбирает те из них, которые как бы естественно принадлежат обозначаемому предмету. Это иллюстрируется в языке Хильдегард словами piep-piep и tick-tacк. Такие слова, которые как бы повторяют их естественное звучание в действительности, называются в лингвистике ономатопеями. Они составляют довольно значительный слой любого языка и изучаются отдельно. Кроме того, девочка обильно пользовалась жестами сопровождения высказываемым звукам, как бы поясняя ими смысл слов. Такая же картина наблюдается в языках неразвитых племен и, по-видимому, была свойственна всем языкам мира в период их зарождения. Мы и сейчас широко пользуемся жестами для пояснения значений наших высказываний.

Наконец, зарождающийся язык отражает прежде всего то, что человека окружает, то есть, те важные вещи и события, с которыми он постоянно сталкивается. Это весьма конкретные и зримые вещи или происшествия. Лишь потом приходят абстрактные понятия, которые, разумеется, тоже важны и значительны, но они отдалены от того мира, в котором живет человек, и поэтому менее уловимы. Именно в этом проявляется приспособительная функция языка на первых порах его существования.

Детский язык в сравнении с языком взрослых

Возникающий на первом-втором году жизни язык затем развивается в полноценное средство общения, пока не устанавливается более или менее полностью у взрослого человека, продолжая совершенствоваться всю жизнь. Однако язык не развивается отдельно от других человеческих качеств, которые параллельно «становятся на ноги» и также способствуют нормальному развитию растущего организма. Во всем этом комплексе решающую роль играют наши когнитивные (умственные) способности: мы научаемся лучше ориентироваться в окружающей среде, соот­вет­ственно, наш язык разнообразится и обогащается. Мы постоянно развиваем язык, а язык в свою очередь развивает нас. В этом и заключается процесс социализации индивидуума.

До периода возмужания детский язык разительно отличается от языка взрослых не только по грамматическим конструкциям и лексическому составу, но и по отношению носителя языка к сокровищу, которым он пользуется. Это похоже на ситуацию, когда человек выигрывает миллион и не знает, что с ним делать, как им распорядиться. Незрелый человек попросту еще не умеет распоряжаться данным ему богатством, он даже не подозревает, что язык — это богатство. Психологи, занимавшиеся проблемами когнитивного развития личности, уделяли много внимания этим вопросам. Они в один голос утверждали, что язык служит средством социализации, но затруднялись определить, чем отличается язык в детском возрасте от языка взрослого человека. Я расскажу, как к данной проблеме подходили два выдающихся ученых двадцатого века: швейцарский психолог Жан Пиаже (1896—1980) и российский психолог Лев Выготский (1896—1934). История эта интересна не только своим научным содержанием, но и неожиданным ее продолжением в жизни.

Piaget Jean.jpg
Молодой Пиаже начал свою профессиональную деятельность c 8-месячного курса педагогического анализа, который он прошел у Сабины Шпильрейн, «…личного друга Фрейда и Юнга, одной из ярких фигур психоаналитической когорты. <…> В 1920 году Шпильрейн сделала доклад на VI Международном психоаналитическом конгрессе в Гааге. Доклад в сокращенном виде был опубликован в официальном органе Международной психоаналитической ассоциации. Он назывался „К вопросу о происхождении и развитии речи“. Шпильрейн рассказывала коллегам, что есть два вида речи — „аутистическая“, не предназначенная для коммуникации, и „социальная“ речь. „Аутистическая“ речь первична, „социальная“ развивается на ее основе. Первые слова социальной речи — „мама“ и „папа“ — выводятся Шпильрейн из звуков, издаваемых ребенком при сосании. Первые взаимодействия с внешним миром, приносящие ему удовольствие, дают ребенку позитивные представления о внешней реальности, которые связываются с издаваемыми им звуками. <…>

Через год Пиаже публикует первую свою статью, посвященную развитию речи и мышления ребенка. В эти годы он совершает открытие эгоцентрической речи, которая составляет примерно половину речевой продукции шестилетнего ребенка и нужна ему для расширения внутренних мыслительных задач. В ранних работах Пиаже эгоцентрическая речь противопоставляется социализированной речи, которая постепенно вытесняет первую, позволяя ребенку полноценно общаться с родителями и сверстниками. Эта идея Пиаже, развивавшаяся им во множестве экспериментальных работ на протяжении более чем полувека, завоевала мировое признание»[2].

Суть эгоцентрической речи Пиаже выразил очень отчетливо в одной из своих первых работ: «Попросту говоря, можно утверждать, что взрослый говорит как бы на публику, даже когда он один, а ребенок до 7 лет мыслит для себя в процессе речи даже в присутствии других. Это происходит, во-первых, потому, что у ребенка этого возраста еще нет опыта общения, а, во-вторых, потому, что язык ребенка во время основной его деятельности — игры — состоит настолько же из слов, как и из жестов, мимики и непроизвольных телодвижений»[3].

Lev Vigotsky.JPG
Работы Пиаже прочитал российский психолог Лев Выготский. Он заинтересовался новым подходом и решил его экспериментально проверить. После этого он включил свои наблюдения в рукопись знаменитой ныне книги «Мышление и речь». По описанию Выготского эгоцентрическая речь у ребят, действительно, существует, но она не приобретает столь большого удель­ного веса, который ей приписывал Пиаже. Даже в очень юном возрасте дети «говорят на публику», если таковая присутствует и замечена говоруном. На специально поставленных опытах Выготский показал, что дети ощущают социальную нагрузку, если кто-то их слушает; и они пытаются адекватно реагировать на эту нагрузку. Но, во-первых, они еще не умеют приспособиться к посторонним и правильно оценить их настроение, а во-вторых, они быстро устают и переключаются на свои собственные заботы и переживания.

Если в экспериментах принимали участие глухие либо иностранцы, не понимавшие русского языка, внимание к ним детей моментально угасало, и они тут же переходили на эгоцентрическую речь. Так что, по Выготскому, маленькие люди участвовали и в языковом плане в социальной адаптации (приспособлении), к тому же, с весьма нежного возраста. Выготский, к сожалению, очень рано умер. Возможно, это спасло его от сталинских репрессий, потому что к тому времени над ним сгущались тучи, а рукопись его оставалась ненапечатанной до пятидесятых годов, пока тиран не скончался. После ее опубликования книга сразу стала бестселлером мирового масштаба. Прочитал ее и Пиаже и высказался в том плане, что он согласен со многими поправками к своей теории, которые внес его знаменитый, но к тому времени уже покойный коллега.

Внутренняя речь

Эгоцентрическая речь малышей целиком направлена на формирование возникающих у них мыслей. Но она еще очень неумела и больше покоится на догадке и воображении, поскольку у детей нет жизненного опыта. Поэтому она в значительной мере индивидуальна и оторвана от общих каналов коммуникации. По мере взросления ребят и налаживания ими контактов с окружающим миром (а это достигается их самостоятельными практическими действиями и усвоением принятого в обществе языка) у них формируется внутренняя речь, постепенно заменяющая речь эгоцентрическую.

Внутренняя речь покоится уже не на воображении ребенка, а на том жизненном опыте, который он приобрел и усвоил. Функции внутренней речи усложняются: теперь это — «грамотное» мышление в нужном направлении, а также формирование и контроль внешних высказываний. Качество внутренней речи все время улучшается, она усложняется в своих проявлениях — соответственно улучшаются и высказывания индивидуума вовне.

В том, что внутренняя речь существует и постоянно у нас проявляется (поскольку мы все время мыслим), можно легко убедиться экспериментально. Особенно много сделал в этом направлении русский психолог Александр Николаевич Соколов (1911—1996). Он просил ребят подросткового возраста решать физические задачи либо переводить тексты с иностранного языка, причем, делать это про себя, не высказываясь вслух. Во время выполнения заданий он подвешивал к горлу ребят датчики, которые регистрировали движения голосовых связок у испытуемого. Оказалось, что связки эти работали, хотя вслух ребята не произносили ни слова. Работа связок регистрировалась на бумаге, где появлялась кривая, показывающая движения гортани и мышц горла. По кривой можно было судить об интенсивности колебаний. При значительном усилии мысли (когда приходилось решать сложную задачу либо переводить трудный текст) интенсивность колебаний увеличивалась. Когда в эксперимент вводили помехи, увеличивавшие сложность решения, снова наблюдалась бóльшая интенсивность колебаний голосовых связок. Наоборот, когда предлагалась легкая задача и не было помех, внутренние колебания смягчались, то есть, внутренняя речь проходила без особого труда. Это было наглядным подтверждением того, что мы говорим (и таким образом формируем свои мысли), хотя внешне слов не произносим. Это и есть внутренняя речь.

Как было сказано, у внутренней речи есть две функции: помочь в формировании наших мыслей и помочь в их выражении вовне. В формировании мыслей участвует, конечно, не только язык, но и другие компоненты (образные, символические, двигательные), но язык при этом остается ведущим и окончательным составляющим. Когда мы оформляем мысль словами, мы отливаем ее в законченной форме, как для самого ребенка, так и для других. В анализе внутренней речи следует выделить две проблемы: первая из них раскрывает, как внутренняя речь появляется и развивается у детей, вторая — как она проявляется во внешней речи, устной либо письменной.

Два российских психолога дали развернутую характеристику внутренней речи: упомянутый выше Л. С. Выготский и А. Р. Луриа. Послушаем А. Р. Луриа: «Исходными для анализа формирования внутренней речи и той роли, которую она играет в поведении ребенка, послужили известные наблюдения Л. С. Выготского над поведением ребенка 3-5 лет в ситуации, когда он встречается с затруднениями при выполнении какого-нибудь задания. Ребенку, например, нужно свести рисунок через наложенную на него папиросную бумагу или обвести его цветным карандашом. Если выполнение этой задачи встречало препятствие (например, экспериментатор незаметно удалял кнопку, которой была приколота калька к сводимому ребенком рисунку) и перед ребенком, следовательно, возникало затруднение, он начинал говорить. Эта речь ребенка, казалось бы, не была обращена к посторонним людям. Он говорил даже тогда, когда в комнате никого не было. Иногда ребенок обращался к экспериментатору с просьбой помочь ему, иногда он как бы описывал возникшую ситуацию, спрашивая себя, как ему выполнить эту задачу. Типичными для ребенка в этой ситуации были такие высказывания: „Что же делать? Вот бумага скользит, а ведь кнопочки-то нет, что же делать, как мне ее прикрепить?“ и т. д.

Таким образом, речь ребенка сначала описывала затруднения, а затем планировала возможный выход из них. Иногда ребенок начинал фантазировать, сталкиваясь с подобной задачей, и пытался разрешить ее в речевом плане.

Подоб­ная не обращенная к взрослому речь ребенка была известна и до Л. С. Выготского. Она описана такими крупными психологами, как Жан Пиаже, под названием „эгоцентрическая речь“, ибо эта речь не обращена к другим людям, не коммуникативна, а является как бы речью для себя. Было показано, что сначала эта речь носит развернутый характер, затем у детей более старшего возраста она постепенно сокращается, превращаясь в шепотную речь. На дальнейшем этапе (через год-два) внешняя речь вообще исчезает, остаются только сокращенные движения губ, по которым можно догадаться, что эта речь „вросла“ внутрь, „интериозировалась“ и превратилась в так называемую „внутреннюю речь“. <…>

Внутренняя речь появляется относительно поздно из ранее развернутой внешней речи, на первых этапах обращенной к собеседнику, а на дальнейших этапах обращенной к самому себе. Формирование внутренней речи претерпевает ряд эта­пов; она возникает путем перехода внешней речи сначала во фрагментарную внешнюю, затем в шепотную речь и лишь после этого, наконец, становится речью для себя, приобретая свернутый характер»[4].

Как указано выше, внутренняя речь появляется у ребенка достаточно поздно, в возрасте 3-5 лет. Она постоянно совершенствуется и, также постепенно (примерно в десятилетнем возрасте), начинает выступать в качестве подготовительной стадии перед любым нашим высказыванием вслух либо на письме. Возникающая мысль сначала тренируется в речи внутри нас и лишь потом произносится вслух либо пишется. Это происходит мгновенно и как бы независимо от нашего сознания. Мы замечаем внутренний «черновик» речи лишь тогда, когда у нас не получается выражаемое внешне высказывание, то есть, когда черновик не срабатывает либо срабатывает неудачно. Тогда мы что-то проговариваем про себя, но уже в сознательном режиме, а потом возвращаемся к этому уже во внешней речи. При этом свернутая внутренняя речь разворачивается во внешнем высказывании в связные цепочки, построенные по всем правилам данного языка. «Глубинные конструкции» по Н. Хомскому вырастают в цельные предложения во внешней редакции.

При переходе от внутренней речи к внешней она как бы проделывает обратный путь тому, который ее сформировал в мозгу у человека. Тогда она сворачивалась из цельных внешних высказываний в точечные опорные пункты для мысли; сейчас эти точечные опорные пункты разворачиваются обратно в полноценное высказывание. Мы тренируем такие переходы всю нашу жизнью. Некоторые люди очень преуспевают в этом и превращаются в записных ораторов. Некоторые остаются косноязычными на всю жизнь. Иногда это происходит потому, что им просто не хватает языковой тренировки. Поэтому нужно, не страшась ошибок и крайне неприятного ощущения, когда ты говоришь запинаясь и ошибаясь, многократно повторять и оттачивать свои языковые навыки. Только так можно придти к правильному и логично оформленному высказыванию.


Двуязычие и многоязычие

Начнем с некоторых определений. Двуязычием называется владение двумя языками; многоязычием — владение более чем двумя языками. В противоположность этому, когда человек знает лишь один язык, он называется моноязычным (от слова monos, что по-гречески означает «один, единственный»). В сегодняшнем мире, когда средства сообщения необычайно развиты, а передвижения граждан столь многообразны и свободны, правилом является знание нескольких, а не одного языка. По приблизительным данным считается, что около двух третей населения планеты владеет, по крайней мере, двумя языками, и лишь одна треть — моноязычна.

Однако встает вопрос, что такое «знать язык». В идеале знание языка предполагает свободное владение всеми его аспектами: разговором, пониманием услышанного, чтением и письмом. На практике в большинстве случаев люди владеют одним языком (тем, которым они чаще всего пользуются) лучше, чем остальными. Чем реже человек обращается к тому или иному языку в практическом общении, тем хуже он его знает. Кроме того, умение пользоваться разными аспектами языка оказывается не одинаковым. На некоторых языках человек умеет только говорить, на некоторых — говорить, читать и писать, на некоторых — лишь читать (да еще и со словарем). Тем не менее, в анкетах на вопрос «Знаете ли вы иностранные языки?» они отвечают положительно. И они правы, потому что процесс овладения языком настолько длительный и трудоемкий, что может продолжаться всю жизнь. Поэтому владение тем или иным языком хотя бы в ограниченном объеме можно приравнять к понятию «знать язык».

Человек обычно владеет лучше всего родным языком. При нормальном ходе дел он овладевает им с детства, на нем же получает образование, им же пользуется и в дальнейшей жизни. Но не у всех получается такой гладкий маршрут. Многие дети переезжают вместе с родителями из страны в страну. Тогда они по необходимости овладевают языками тех мест, где им приходится жить, и становятся многоязычными. Некоторые меняют страну пребывания, уезжая на заработки. Некоторые иммигрируют на постоянное место жительства по иным соображениям. Во всех этих случаях приходится изучать новые языки, которые иногда становятся доминирующими среди всех других языков, известных данному лицу. Тогда новый язык может заменить по важности родной, и именно его человек будет знать лучше других.

Все, о чем я писал выше, касается социологической подоплеки процесса. Какова же лингвистическая сторона двуязычия? Насколько легко овладеть дополнительным языком? Как это влияет на знание первого языка и на общее когнитивное развитие обучаемого? Не мешает ли двуязычие умственному развитию ребенка, скажем, успеваемости в школе? Стоит ли, вообще, заниматься изучением языков?

Однозначных ответов на эти и множество связанных с ними вопросов нет. Все зависит от обстоятельств, которые приводят человека к необходимости изучения дополнительных языков. Попробуем, тем не менее, дать хотя бы ограниченные ответы на эти вопросы. Начну с последнего.

Знание хотя бы одного иностранного языка в современных условиях необходимо. При открытых и множественных контактах с зарубежными странами молодой человек не сможет построить себе достойную карьеру без знания английского языка либо одного из других распространенных языков мира. В последнее время, в связи с подъемом экономики азиатских государств, усилилась тяга к знанию японского или китайского языка. Иностранный язык выводит его носителя не только на более высокую профессиональную орбиту, но дает ему возможность глубже заглянуть в иную, богатую традициями и мудростью культуру. Человек поднимается на новую ступень с каждым вновь приобретенным языком. Кроме всего прочего, занятия по овладению языком доставляют интеллектуальное наслаждение. Ты как бы справляешься с трудной задачей, которую сам себе и поставил.

Овладеть иностранным языком трудно. Некоторые люди, обладающие особыми способностями, делают это легче других (смотрите следующий параграф), но никто не делает это играючи. В любом случае — это длительный и трудоемкий процесс. В нем огромное множество задач, которые надо решать одну за другой. Скажем, после овладения простейшими разговорными навыками возникает необходимость читать все более сложные тексты, построенные на совершенно чуждой буквенной основе, затем следует овладение письмом и так далее, до бесконечности. Известно, что дети легче взрослых овладевают иностранными языками, но это верно до определенного предела. Они легче усваивают простейшие разговорные навыки. Когда же приходит очередь чтения и письма, то они сталкиваются с теми же трудностями, что и взрослые. Дети как бы схватывают иностранный язык «с лета», но эта способность исчезает примерно в том возрасте, когда организм достигает половой зрелости.

Ученые заметили, что по достижении половой зрелости изменяется не только физиология организма, но и умственные возможности, которые с ней неразрывно связаны. В юности приходит способность аналитического подхода ко всем изучаемым предметам. Человек не просто запоминает материал, но старается понять, отчего дело происходит так, а не иначе. Это затрудняет сам процесс усвоения, зато делает его более глубоким. Сказывается это и на овладении языками: мы уже не ловим новый язык «из воздуха» и не принимаем его таким, каким он нам представляется. Мы подходим к его изучению сознательно, с использованием грамматических, лексических и прочих пояснений.

Следующий вопрос, к которому мы обратимся, можно сформулировать так: не влияет ли интенсивное изучение еще одного языка, кроме родного, на умственные способности ребенка? Не блокирует ли оно овладение иным учебным материалом, который подается, естественно, на языке большинства жителей страны? Такие опасения высказывались неоднократно, особенно в тех местах, где процветает двуязычие (например, в тех областях Канады, где проживает франкоговорящее население). Там дети идут в школы, владея французским языком, а в школе все обучение происходит на английском, то есть, на государственном языке страны (хотя есть и школы с французским языком обучения). Не скажется ли это отрицательно на общем образовательном процессе? Эти опасения имели под собой определенные основания. Любой человек, который начинает изучать второй иностранный язык при сравнительно слабом владении первым, замечал, что этот первый иностранный язык блокируется новым языком. Ты его как бы забываешь: в мозгу происходят процессы, сильно мешающие вспомнить то, что ты знал раньше и знал довольно уверенно.

В результате многочисленных экспериментов было однозначно установлено, что изучение нового средства общения при правильной постановке образовательного процесса не только не влияет на умственный потенциал учащихся, но, в конечном счете, повышает его. После преодоления первоначальных трудностей (которые, естественно, имеют место) дети приобретают значительно более продвинутую умственную базу, нежели люди со знанием одного родного языка. Следует только правильно построить самый процесс изучения второго языка, умело его дозируя внутри общей сетки учебных часов. Кроме того, следует наметить последовательность учебных предметов, которые постепенно переводятся на новый язык.

Сегодня уже нет сомнений, что при правильной постановке учебного процесса изучение нового языка происходит без умственных потрясений, как у самих ребят, так и у их родителей. Сошлюсь на свой собственный пример. Я иммигрировал в Израиль из России с двумя детьми подросткового возраста. Им пришлось потрудиться при овладении ивритом. В конце концов, они им овладели быстрее и лучше, чем это произошло со мной, поскольку мне было уже около 50 лет. Затем у них появились дети, мои внуки. Они воспитывались в семье, где все говорили естественно и непринужденно на русском языке. До трех лет мои внуки не знали иврита. Пойдя в детский сад, они столкнулись с трудностями, но по истечении года спокойно щебетали на новом для них языке, легко переходя с русского на иврит и обратно. Никаких тягостных душевных переживаний по этому поводу я ни у одного из них не заметил. Подобная ситуация повторялась трижды, каждый раз с одним и тем же положительным результатом.

Наконец, последняя проблема, но как бы с другой, противоположной стороны. Как правильно подойти к языковой акклиматизации иммигрантов, не говорящих на языке той страны, куда они приехали? Это уже проблема общества, принимающего эмигрантов и заботящегося об их комфортном вживании в новую обстановку. По этому вопросу я могу говорить уверенно, потому что в течение нескольких десятков лет работал в системе обучения взрослых эмигрантов, изучавших иврит в Израиле. Думается, что можно выделить следующие релевантные для этого вопроса моменты.

Во-первых, в мире плохо знакомы с самой этой проблемой. Лишь в самое последнее время началось то, что можно назвать «смешением народов», а не только языков. Очень интенсивная миграция населения началась лишь после Второй мировой войны. Появились большие группы гастарбайтеров, которые постепенно оседали в странах, куда первоначально приехали только работать. Усилилось также массовое бегство из тоталитарных стран в страны с демократической формой правления. Сейчас становится очевидным, что смешение народов представляет собой неизбежное для населения планеты явление, одну из сторон глобализации. Поэтому процесс обучения взрослых новому для них языку (для детей методика в основном отработана, да и само обучение проходит легче) является решающей слагаемой во всем этом деле.

Для каждого конкретного случая надо создавать свои программы обучения, свои учебные пособия. Необходимы также специальные учебные заведения для будущих преподавателей такой системы — с особой педагогической и психологической подготовкой. Сегодня таких учебных заведений, насколько мне известно, нет ни в одной стране. Во многих случаях между эмигрантами и коренным населением страны наблюдаются значительные расхождения — как в менталитете, так и по образовательному уровню. Их постепенно и очень уважительно приходится приобщать к общему умонастроению народа, живущего на данной территории. Особенным образом приходится строить и учебные планы преподавания языка, ибо в этом случае существующие планы обучения языку как иностранному обычно не работают. Так что чисто лингвистическая проблема — обучение еще одному языку — приобретает в этом случае особый социальный смысл и содержание.

Изучение иностранного языка в школе

Изучение иностранного языка в школах организуется по-разному в различных государствах, но имеются и общие черты, которые я попытаюсь кратко изложить ниже. Во-первых, в любой системе школьного образования предусматривается изучение одного или нескольких иностранных языков. Это показывает, что современное общество уделяет этой стороне дела серьезное внимание. Однако почти во всех странах изучение иностранных языков не встречает особого энтузиазма со стороны школьников, и чаще всего поставленная цель — активное овладение изучаемым языком — не достигается. Это объясняется многими причинами, главным образом тем, что язык в школе преподается как учебный предмет, далекий от практического его применения в будущей жизни. Предмет этот изучается как неотвратимая необходимость, отсюда и незначительные успехи в его усвоении. Это, впрочем, беда большинства школьных дисциплин. Лишь те из них, которые осознаются учащимися как вещи, пригодные к немедленному практическому использованию, достигают поставленных перед ними целей. Это чаще всего те три предмета, которые англичане называют тремя «R» — reading, riting = writing, rithmetic = (a)rithmetic — чтение, письмо и арифметика. Результаты изучения этих дисциплин можно немедленно реализовывать. Все остальные предметы завоевывают место в сердцах учащихся только в случае их особого расположения к данному предмету либо энтузиазма их преподавателей.

Если учащиеся отрезаны от контактов с носителями изучаемого языка, у них, естественно, закрадываются сомнения в необходимости овладения им. Поэтому основной заботой преподавателей иностранного языка, с моей точки зрения, является пробудить в них интерес к нему, убедить своих питомцев в том, что данный предмет непременно пригодится им в будущем, что его изучение — не просто тренировка «ума холодных рассуждений». Всеобщее внедрение компьютеров в повседневную жизнь очень помогает учителю в такого рода наставлениях и является основным каналом распространения английского языка по всему миру. Опыт мировой практики в преподавании иностранных языков также двигался в этом же направлении — от обучения языкам как средству для шлифовки правильного и логического мышления до их изучения как инструмента межнационального общения.

До конца XIX столетия в школах преподавались классические языки. Они изучались как языки мертвые, но открывавшие доступ к той культуре, на которую равнялись и в новое время. Греческий язык и латынь преподавались как средоточие всеобщей премудрости, воплощение всечеловеческой логики и как путь к овладению классическим наследием. Соответственно выбирались и методы обучения: грамматический анализ письменных текстов и дословный перевод написанного на родной язык учащихся. В конце девятнадцатого века возник бунт против такого подхода, вызванный причинами социально-экономического характера.

Необычайное развитие науки и техники повлекло за собой усиление прагматических тенденций в подходе к окружающей действительности. Успех классического образования зиждился на традициях высшего слоя общества, на четком осознании того факта, что тренировка ума необходима для его всестороннего развития вне зависимости от того, чем ты будешь заниматься в дальнейшем. Но такая установка характерна лишь для аристократов духа. Когда народы стали переходить к всеобщему образованию, возобладала иная тенденция — практического применения изучаемого в жизни. Лишь она давала немедленный и осязаемый эффект. При наличии новых средств общения и возможности переезда из страны в страну знание иностранных языков стало практической необходимостью.

Постепенно во всех странах прежний философский подход и его педагогические следствия сменились новым подходом. В его основе лежали следующие постулаты: иностранный язык следует изучать как материал, пригодный к немедленному практическому применению. Его надо изучать как орудие, помогающее коммуникации между людьми, говорящими на разных языках. Прежде всего, надо научить изъясняться, хотя бы и на самом примитивном уровне: отсюда основное внимание стали уделять не грамматике, а разговорной практике. Остальные умения и навыки развивались по мере надобности; если надо было совершенствоваться в чтении профессиональных текстов, то этим и занимались. Иначе говоря, процесс обучения кроился по тем потребностям, которые выказывала конкретная аудитория. Посколь­ку язык как целое не препятствует изучению его с различных точек зрения, то такой подход оказался весьма рациональным. Он обозначается в педагогике как «прямые методы обучения иностранным языкам». Именно они и господствуют в современной школе.

Школа, семья, да и сами учащиеся должны проникнуться убеждением, что иностранный язык имеет практическую ценность, которая может быть немедленно утилизирована. У учащихся в комнате и на учебном столе должен появиться календарь на изучаемом языке, значки и другие символы государства, где данный язык бытует как родной. Ученик должен слушать песни и музыку этой страны, читать книги на данном языке и т. д. Сейчас это вполне возможно и осуществимо. Сегодня к этому можно приплюсовать и работу с компьютером, где имеют материалы по изучению любого иностранного языка. В этом и заключается ключ к успешному овладению новым инструментом общения. Отношение к новому языку как к некоей абстрактной величине сегодня уже почти никого «не колышит». А отношение к нему как к чему-то полезному в повседневной жизни обычно ведет к успешному овладению изучаемым языком.

У некоторых все еще бытует мнение, что иностранный язык в принципе недостижим. Практика показывает обратное — при серьезном и планомерном изучении препятствия к его усвоению вполне преодолимы. Очень многие люди овладевают даже не одним, а несколькими иностранными языками.

Люди, знающие много языков, — полиглоты

Мне об этом стыдно рассказывать, потому что всю жизнь я сам хотел стать полиглотом, но у меня этого не получилось. Овладение множеством языков — особый дар судьбы. Лингвисты пытались выяснить, в чем же секрет этого дара, нельзя ли его развить или, хотя бы, имитировать, но пока в этом не преуспели. Факт, однако, неоспорим: на свете существуют люди, которые с легкостью изучают иностранные языки и пользуются ими в общении, непринужденно переходя с языка на язык. Не менее очевиден и другой факт: таких людей сравнительно мало и они теряются на общем фоне моноязычных и двуязычных представителей человеческого рода. Хотелось бы отметить следующее: пока человек сознательно не попробует изучить новый для себя язык и не сделает это с приложением достаточных сил и желания, он не может сказать, есть ли у него способности полиглота или их нет. Эти способности сами собой не проявляются, их надо развивать и пестовать.

Конкретный материал о полиглотах можно легко найти в Рунете (русском Интернете), который очень меня порадовал. Я много лет преподавал иностранные языки в Советском Союзе и знал языковую ситуацию в стране. Она была более чем постыдна: власть делала все, чтобы оградить своих граждан от активного знания иностранных языков. Сегодня в России есть множество людей, увлекающихся иностранными языками. Они изучают все новые и новые языки путем активной переписки и общения с иностранцами, часто ездят за границу, чтобы шлифовать свои знания, полученные из учебников и иных печатных изданий. Словом, двери открыты, и ими можно легко воспользоваться. Тем не менее, сообщу несколько сведений о знаменитых полиглотах.

Во-первых, кого можно считать полиглотом? Среди самих полиглотов распространено мнение, что только человека, который знает не менее пяти иностранных языков, можно причислить к ордену подлинных знатоков. Причем они должны знать языки в таких пределах, чтобы свободно на них общаться, читать и писать. Многие люди отличались выдающимися лингвистическими способностями, позволившими им усвоить несколько десятков иностранных языков.

В качестве классического примера обычно приводят кардинала, хранителя папской библиотеки в Ватикане Джузеппе Каспара Меццофанти (1774—1849 гг.). Ему приписывают знание более чем шестидесяти языков, на пятидесяти из которых он свободно говорил и писал стихи. «При этом кардинал никогда не выезжал за пределы Италии и изучил это немыслимое количество языков самосто­ятельно. <…> Байрон писал о знаменитом кардинале: „…Это лингвистическое чудо, ему следовало бы жить во времена вавилонского столпотворения, чтобы быть всеобщим переводчиком. Я проверял его на всех языках, на которых знаю хоть одно ругательство, так он поразил меня настолько, что я готов был выругаться по-английски“»[5].

Дело, однако, не ограничивается прошедшим временем, выдающиеся полиглоты есть и сегодня. На сайте, который я только что процитировал, можно найти сведения и о современных полиглотах. Вот что пишут о двух из них: «Бельгийцу Йохану Вандевалле в этом году исполнилось всего 36 лет, но он уже известен за пределами своей страны как выдающийся полиглот: он знает тридцать один язык. За исключительные достижения в изучении иностранных языков специальное европейское жюри, в состав которого вошли известные западноевропейские лингвисты, присвоило бельгийцу почетную „Вавилонскую премию“.

Итальянский профессор-лингвист Альберто Тальнавани свободно говорит на всех европейских языках. Он является членом пятидесяти академий наук мира. Уже в 12 лет будущий полиглот владел семью языками. В 22 года он получил диплом выпускника Болонского университета. Тогда он знал пятнадцать языков. Ежегодно римский профессор овладевает двумя-тремя языками! На одном из лингвистических конгрессов (в 1996 году) он выступал с приветствием на пятидесяти языках»[6].

Еще раз повторю мысль, высказанную в начале этого раздела: никто не знает, есть у него лингвистические задатки для того, чтобы стать полиглотом, или нет. Для этого надо себя попробовать. Надо начать серьезное изучение иностранных языков, сначала одного, потом другого, и посмотреть, как движется начатое предприятие. Если дело пойдет успешно, вы сами втянетесь в него и уже не оставите изучения все новых и новых иностранных языков. Желаю успеха!

Смена языкового поведения в различном социальном окружении

В этом параграфе будем исходить из того, что мы освоили один или несколько языков и вполне готовы к их многостороннему использованию. Я хочу рассмотреть вопрос, как мы пользуемся языком в различных обстоятельствах, и как меняется при этом наше поведение. Я писал выше, да это видно и невооруженным взглядом, что, попадая в разное окружение, мы приспосабливаем к нему свой язык. Мы приноравливаемся к нему невербальным (внеязыковым) поведением, но манипулируем также и языком. Можно сказать, что почти бессознательно мы переходим на «новую языковую волну» в присутствии кого-то при беседе.

Скажем, мы вдвоем с приятелем болтаем на какую-то тему. Достаточно кому-то третьему присоединиться к нашей компании, и мы автоматически меняем предмет разговора и весь характер беседы. Иногда это делается намеренно. Я бы назвал данный феномен «эффектом присутствия постороннего». Уже в раннем возрасте дети прибегают к языковой мимикрии, с помощью которой они стараются показать себя соответствующим образом в глазах окружающей аудитории. С возрастом «эффект присутствия» возрастает, мы специально изменяем свое поведение, приспосабливая его к поведению и настроению окружающих. Как же это происходит?

Если вы помните, я писал о заочной дискуссии между Жаном Пиаже и Львом Выготским, изучавшими детскую речь. Оба ученых выяснили, что уже в шестилетнем возрасте дети меняют свое языковое поведение и начинают «работать на публику», если таковая присутствует во время их высказываний. Они заметили также, что дети делают это неумело, не зная всех приемов языкового приспособления к окружающим. Они чаще, чем взрослые, забывают о присутствии других и переходят на эгоцентрическую речь. С годами навыки приспособления к разнообразной аудитории улучшаются до полного автоматизма. Мы моментально меняем свою речь и манеру поведения при изменении состава слушателей и делаем это иногда даже непроизвольно.

Давайте проведем мысленный эксперимент: представим себе школьника, вста­ю­щего поутру и идущего в школу. Его языковое «меню» в этот день после пробуждения будет включать разговор с родителями, со знакомыми и незнакомыми людьми по дороге в школу, встречу с друзьями перед уроками, поведение на уроке и т. д. И каждый раз ему придется изменять свое языковое (и неязыковое) поведение. Каждый раз он будет вынужден выбирать иные слова и выражения, иную мимику и жестикуляцию, выражать по-разному свое отношение к собеседникам и иначе завершать беседу. Предположим, что наиболее свободно он будет себя чувствовать с друзьями: его речь будет раскованной и неформальной, выбор слов шире и будет включать недозволенную в других случаях лексику, манера поведения — самая простая и несдержанная. Думается, что наиболее скованно он будет себя чувствовать на уроке, особенно на том, к которому не подготовился. Все компоненты его речевого и неречевого поведения будут отличаться от его же поведения при иных обстоятельствах. Такой же мысленный эксперимент мы можем провести не со школьником, но со взрослым человеком, вспомнив хотя бы самого себя в любой из дней недели.

Нет никаких возможностей хотя бы кратко описать все манеры речевого поведения в различных обстоятельствах. Да в этом и нет необходимости — моя мысль должна быть понятной читателям. Давайте лучше зададимся вопросом, что же сдерживает нас, накладывая рамки на наше поведение и речь при беседе с разными людьми? Ответ несложен: необходимость приспособиться к тому, что ты не один, что рядом с тобой находятся другие люди, различные по своему социальному статусу, по своему умственному уровню и подготовке. Что ты должен не только высказывать свои взгляды, но и прислушиваться к мнению своих собеседников и уважительно к нему относиться. Манера слушать другого, с моей точки зрения, абсолютно точно определяет степень интеллигентности человека, его воспитанности и умения кооперироваться с себе подобными. Можно после первых слов почти всегда сделать вывод о том, дано это твоему собеседнику или нет.

При этом выделяется еще одна сторона вопроса: можно твердо отстаивать свое мнение, не задевая чувств собеседника, а можно просто соглашаться со всем, что он говорит, не решаясь ему противоречить и немедленно переключаясь на его позицию. Последний случай часто называется конформизмом, готовностью отказаться от своей позиции, хотя бы и имеющей право на существование, но противоречащей мнению твоего авторитетного собеседника либо мнению толпы. Языковое поведение взрослых колеблется от полного подчинения среде обитания (конформизм) до полного ее игнорирования (нонконформизм), что случается необычайно редко. Правилом, все-таки, является конформистское поведение, приспособление нашей речи и высказываний к мнению окружающего нас большинства.

Этим вопросом занимались многие достойные и ученые люди. Мне в голову приходит книга Элиаса Канетти — лауреата Нобелевской премии по литературе (1981). Столкнувшись в детстве с необузданностью толпы, он всю жизнь интересовался проблемами массового сознания и даже написал по этому поводу исследование «Масса и власть». Этой проблеме посвящали работы многие, но на общем фоне выделяется творчество одного из крупнейших писателей двадцатого века — Джорджа Оруэлла. Оруэлл — английский писатель, прославившийся своими произведениями в середине прошлого столетия. Именно он сумел уловить ведущие тенденции своего времени, когда тоталитарные режимы довели до совершенства методы обработки общественного мнения. Он не только талантливо описал, как это делается, но и предсказал, что стремление к свободному мышлению все равно пробьет себе дорогу и восторжествует.


Джордж Оруэлл и его «1984»

George Orwell.jpg
Джордж Оруэлл родился в 1903 году в Индии, где его отец работал торговым агентом. Уже взрослым он приезжает в Англию и воспринимает коммунистические взгляды. Он с большой симпатией описывает положение английских шахтеров и других слоев рабочего населения страны. Когда разразилась гражданская война в Испании, он поехал туда сражаться против Франко. Оруэлл принимал активное участие в боях, но, столкнувшись с поведением правоверных коммунистов, которые больше боролись со своими идейными противниками, чем с фалангистами, полностью отдалился от коммунистической идеологии. Едва спасшись, он приехал в Англию и стал на вполне отчетливые антикоммунистические позиции. Его повесть «Скотный двор» (1945) и роман «1984 год» (1949) стали главными разоблачительными документами против коммунистических манипуляций общественным мнением и, наряду с произведениями Александра Солженицына и других, сыграли огромную роль в подготовке падения коммунистической идеи. Ему мы в большой степени обязаны тем, что освободились от этого зла.

Оруэлл был не только талантливым писателем, но и гениальным лингвистом. Пропагандистским манипуляциям с помощью языка он придавал решающее значение в обработке массового сознания. В своем антиутопическом романе «1984» он описывает период полной победы коммунизма в мировом масштабе и жизнь в этом «раю» [Если в утопических произведениях описывается общество будущего как победа самых светлых надежд человечества, то в произведениях антиутопического жанра показывают победу сил «антидобра» и ее результаты.]. В империи существует специальный язык, созданный для того, чтобы подавить любую крамольную мысль. С его помощью постоянно переписывается история страны, фальсифицируются все факты реальной действительности и ведется текущая пропаганда. Роман начинается с описания ежедневной телевизионной передачи «Две минуты ненависти», где с помощью умело сделанной ленты зрители доводятся до исступления и проникаются любовью к Большому брату, который, якобы, спасает их от непрестанных происков врагов. Разоблачение козней противника, пытающегося уничтожить коммунистическую Империю, поддерживает в гражданах дух патриотизма и доверие к руководителям, спасающих народ от таких посягательств. Ту же цель преследует воспитание малолетних насильников-патри­отов типа Павлика Морозова, которые растут в духе непримиримой ненависти ко всему чужому и «враждебному».

Как сказано, решающую роль во всем этом играет язык империи, названный «новоязом» (Newspeak). Он, по Оруэллу, отличается минимумом слов и грамматики, что, по замыслу властей, должно было свести к минимуму самостоятельное мышление граждан. В специальном приложении к роману, которое называется «Принципы Нового языка» автор подробно описывает, как же он построен.

Целью Нового языка было не только предоставить говорящим средство для выражения убеждений и мнений преданных членов Англосоца (английского социализма), но сделать все другие подходы и мнения невозможными. Предполагалось, что когда Новый язык обретет свою окончательную форму, а Старый язык будет забыт, любая еретическая мысль, отличная от лозунгов дня, не сможет получить словесного подтверждения, по крайней мере, постольку, поскольку мысль зависит от слов. Словарь Нового языка был построен так, чтобы дать точное и часто даже изысканное выражение всему, что пожелает высказать член партии, одновременно исключая все иные смыслы и толкования имеющихся в нем слов. Иногда это достигалось введением в язык новых единиц, но чаще — исключением двусмысленностей у уже имевшихся слов, очищением их от неортодоксальных смыслов. Еще лучше — отсечением любого иносказательного оттенка, имевшегося в слове и отвлекавшего говорящих от его прямого назначения". Например, слово «свободный» сохранялось, но только в смысле «Собака очищена (свободна) от блох» либо «Поле свободно от сорняков». Значений «политическая» либо «интеллектуальная свобода» не существовало.

Второе очень действенное средство переоснащения языка было максимальное сокращение количества слов вообще. Сохранялись самые необходимые для жизни слова с минимальным значением, преимущественно, с одним очень точно установленным референтом. Любой корень, трансформируясь с помощью приставок и суффиксов, мог стать любой другой частью речи и получить отрицательный и прочие оттенки. Так, все существительные употреблялись в роли глаголов, и наоборот, глаголы свободно конвертировались в существительные в зависимости от их функции в предложении. Прилагательное от этого же слова образовывалось с помощью суффикса -wise (goodwise значило «хорошо»), а его антоним звучал ungood, что означало «не хорошо».

Третьим способом искажения смысла и подачи отрицательных явлений в виде положительных было простое переименование вещей. Знаменитый пример, ставший нарицательным, когда четыре важнейших министерства Империи назывались: министерство пропаганды — Министерством Правды, военное министерство — Министерством Мира, министерство госбезопасности (самое страшное, к которому не осмеливались даже подходить) — Министерством Любви, а министерство снабжения — Министерством Изобилия.

Были и иные правила функционирования Нового языка, но вы сами можете с ними ознакомиться, прочитав роман, что я искренне советую сделать каждому читателю данной книги. Любопытно, что многие из этих правил были приняты на вооружение при создании искусственных языков. Я, конечно, не имею в виду, что в этом случае создавалось пропагандистское поле. Но что авторы искусственных языков старались сократить количество слов и максимально конкретизировать их значение, не оставляет сомнений. Отсюда и общий лингвистический вывод: множественность слов в языке и их разнообразные значения соответствуют богатству человеческого ума. Сами эти значения появились в языке потому, что надо было выражать разнообразные оттенки эмоций и мыслей. Так что они являются не «архитектурными излишествами» языка, но его нормальной и необходимой частью. Чем богаче язык и больше значений у каждого слова, тем лучше для пользователей. Когда потребуется сократить «излишние значения» (в языке науки либо в языках программирования), это можно будет легко сделать.

Что касается языковых манипуляций в целях пропаганды, то и сегодня, когда в мире уже мало государств того типа, который шаржировал Оруэлл, можно по их языку определить, насколько они воинственны по отношению к внешнему миру и недемократичны для собственных граждан. Наличие указанных и других языковых характеристик, выделенных гением писателя, оказывается абсолютно четким индикатором диктата и подавления в странах с авторитарным режимом. А качество и настойчивость используемых языковых приемов позволяет судить о степени свободы, в этих странах допускаемой.

Примечания

  1. Leopold W. Speech Development of a Bilingual Child. A linguist’s record. Vol. I—III. Evanston, Northwestern Univ. Press, 1939—1949.
  2. Цитируется по http://psy.1september.ru/articlef.php?ID=200501008 (верно на декабрь 2007).
  3. Piaget J. Le langage et la pensée chez l’enfant. Paris, 1923.
  4. Цитируется по http://www.humans.ru/humans/92444 (верно на декабрь 2007).
  5. Цитируется по http://miresperanto.narod.ru/aliaj_lingvoj/poligloty.htm (верно на декабрь 2007).
  6. Там же.