Абрам Бенцианович Соломоник●●О языке и языках●Глава 14

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: О языке и языках
Характер материала: Исследование
Автор: Соломоник, Абрам Бенцианович
Дата создания: 2009, опубл.: 2010. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений•  опубликовано с разрешения автора
Глава 14. Понятия и их языковое оформление

Содержание

Глава 14. Понятия и их языковое оформление

Очень скоро люди поняли, что нельзя в языке пользоваться только именами собственными даже расширенного содержания, подобного тому, с которым мы сталкивались в предыдущей главе. Они вполне сознательно начали употреблять понятия. Понятия изначально ориентируются на то, что они называют целые классы предметов и большей частью несколько таких классов в одном слове. В этом, по-видимому, и заключается основное отличие понятий от имен собственных. Если имена собственные и включают в себя целый класс предметов, то только один и очень четко очерченный. Орден Андрея Первозванного может означать любой из огромного количества таких орденов, но это всегда именно Орден святого Андрея Первозванного и никакой другой. Понятия же всегда включают в себя не один, а несколько классов аналогичных предметов, различных по своей иерархической значимости.

Например, слово «арбуз» включает в себя много сортов арбузов, и если мы захотим конкретизировать данное понятие, то скажем «астраханский» либо «среднеазиатский арбуз», либо «арбуз без косточек», либо «гнилой арбуз». Когда же мы определяем арбуз как «съедобное культурное растение» в виде ботанического термина, то сможем использовать его латинское название (Citrullus), что автоматически переводит это слово в разряд имен собственных со всеми вытекающими отсюда последствиями. В число этих последствий включено «по умолчанию» и то обстоятельство, что слово это касается одного (и только одного) класса предметов, отличающегося от всех иных классов.

Соответственно, я назвал все слова-понятия полисемантами (многозначными), а выводимые из них подклассы словами-изотопами. Подобно тому, как многие химические элементы объединяют в одном названии несколько изотопов данного элемента, так и слова в языке представляют собой своеобразные конгломераты разных категорий, разных подклассов основного значения. Только не надо путать с этой парой слов слова одного значения, не разбивающиеся на подклассы. Их я назвал моносемантами (однозначными с точки зрения отсылки к референту). Имена собственные относятся к моносемантам.

Чтобы закончить с вопросами терминологии, надо еще сказать, что в полисеманте могут умещаться не только несколько подклассов основного понятия, но и несколько основных понятий. Например, слово «клетка» означат «помещение для птиц», а еще «минимальная единица строения организма». Это тоже относится к нашей теме поли- и моносемантики, но в несколько другом, более расширенном аспекте. Его я тоже буду касаться ниже.

Причины и стадии перехода от имен собственных к понятиям

Называя тот или иной предмет из своего непосредственного окружения каким-то звуком-словом, первобытные люди поначалу старались максимально сэкономить на словах. Они старались называть тем же самым звуком все другие явления и предметы, как-то связанные с уже изобретенным и введенным ранее звуком. Это становится ясным из знакомства с языком младенцев и с языками племен, которых антропологи изучали на самой примитивной стадии их развития. В дневнике Эвы Кларк из Стэнфордского университета в США описано становление речи у маленькой девочки[1]. Из первых ее одиннадцати слов шесть были ономатопеями (звукоподражательными), и каждое означало множество предметов. Приведу три из них:

бау-вау собака, любой кусок шерсти со стекляшками, папины запонки, блестящие пуговицы на материи и водяной термометр;
бебе собственное отражение в зеркале, фото этой девочки, все фотографии, все картинки, книги с картинками;
туту паровоз, движущийся состав, путешествие…

Та же картина наблюдалась и в языках примитивных народов. Знаменитый русский путешественник и этнограф Миклухо-Маклай описал языковые привычки одного из племен Новой Гвинеи, где он длительное время жил среди папуасов: «…я узнал совершенно случайно, как на их языке называется звезда — „нири“. Оригинально то, что папуасы называют (но не всегда) солнце не просто „синг“, а „синг-нири“; луну — „каарам-нири“, то есть „звезда-солнце“, „звезда-луна“».

И еще: «У здешних туземцев существует только одно обозначение для выражения понятий „писать“ и „рисовать“, что очень понятно, так как до изобретения письмен они еще не дошли. Когда я записываю что-нибудь, они говорят: „Маклай негренгва“. Когда я рисовал кого-нибудь из них, они также говорили „негренгва“. Показываю им печатную бумагу — снова „негренгва“. Объясняя друг другу пользу маленького гвоздя при черчении узора на бамбуковом футляре для извести, они опять употребляли слово „негренгва“»[2].

И еще одно замечание путешественника существенно для нас: «Узнал сегодня от Туя имена разных деревень, виднеющихся с моего мыска. Я удивлялся числу имен: каждый ничтожный мысок и ручеек имеет специальное туземное название». Иначе говоря, туземцы пытались, с одной стороны, дать каждой хотя бы и незначительной детали ландшафта особенное название, а, с другой стороны, обозначали множество связанных между собой вещей одним и тем же именем.

По этим двум направляющим и шло дальнейшее языковое развитие людей. Очень скоро они убедились, что искусственное расширение значения одного базисного слова на другие объекты делает его смысл размытым и неточным. Поэтому возникли разные слова для «собаки» и для «папиных запонок». С другой стороны, они поняли, что нельзя наделять каждый объект своим именем: не хватит ни имен, ни человеческой памяти. Тогда они осознанно стали создавать слова, которые покрывали сразу множество референтов, а не один какой-то конкретный из них, и придавали этому слову некоторую однозначность. Это обстоятельство оказалось решающим для создания человеческого языка. Как показал многотысячелетний опыт, любой человеческий язык ориентируется именно на такого рода слова, на понятия. Имена же собственные остались на положении не центральной, но периферийной категории и получили специальную грамматическую маркировку.

Важно, однако, осознать, что такой поворот произошел на той стадии языкового развития, когда люди по инерции уже придумали большое количество собственных имен. Поэтому переход от стадии имен собственных к преимущественному созданию понятий происходил не по заранее запланированному маршруту, но с неизбежными «набегами на чужую территорию». Вот почему не существует четкой демаркационной линии между именами собственными и понятиями; они причудливо переходят из одной категории в другую и обратно. В конце концов, установилась неустойчивая граница между ними. Она проходит, как я указывал выше, между словами, которые определяют либо отдельные индивидуальные предметы (большинство топонимов, например), либо отдельный, совершенно точно ограниченный класс предметов (названия отдельных орденов или медалей являются примером такого рода). В некоторых случаях два упомянутых языковых слоя переплетаются; и мы вынуждены в каждом случае специально относить слова либо к именам собственным, либо к нарицательным существительным. Как же это происходит?

Особенности имен собственных по сравнению с понятиями

Имена собственные почти во всех языках выделяются заглавной буквой (либо несколькими заглавными буквами), даже если они не начинают предложение. Это один из их главных отличительных признаков, по крайней мере, в русском языке. Если я называю имя человека, то начинаю его на письме с большой буквы — Жуковский, Пушкин и пр. Если я называю кого-то несколькими именами, я делаю то же самое со всеми именами: Иван Тургенев, Александр Иванович Куприн (но: Леонардо да Винчи — здесь играет роль иностранное происхождение имени, поэтому частица «да» пишется с маленькой буквы). Если я перевожу имя в разряд нарицательных, большая буква обычно исчезает: «Мы провели экскурсию по пушкинским местам». Это касается лишь антропонимов (человеческих имен), если речь идет о топонимах (географических названиях), то в дело вступают иные правила. Когда в топониме присутствует как имя собственное, так и нарицательное, то первое пишется с заглавной буквы (и соответственно воспринимается как имя собственное), а второе — с маленькой (и воспринимается как нарицательная часть имени): Днепровские пороги, Кольский полуостров, Карельский перешеек и пр. Так что важно знать правила для каждой группы собственных имен.

Имена собственные не обладают почти никакими грамматическими свойствами нарицательных существительных. Количество грамматических категорий у имен собственных значительно сужается по сравнению с понятиями. Так как имена собственные очень тесно привязаны к своим референтам, то реальные свойства изображаемого вполне заменяют им грамматические определители слов. Обычно остается только категория рода («Железный поток» — название мужского рода, а «Поднятая целина» — женского) и склонение по падежам («Сегодня я читал Пушкина», «Я восхищаюсь Лермонтовым»).

Исчезает категория числа. Имена собственные по числам не изменяются, кому какое число дано, таким оно и остается: остров Пасхиострова Зеленого Мыса или палочка Коха ↔ Крылья Советов. Хотя можно сказать «палочки Коха», но здесь множественное число ориентируется на нарицательную часть словосочетания, а слово «Коха» остается неизменным. Но вот «Крылья Советов» в «Крыло Советов» преобразовать невозможно. Нельзя и имя собственное в единственном числе поставить во множественном числе, например, Северный полюс переименовать в Северные полюса, хотя любое нарицательное существительное (за малыми исключениями) можно поставить в любом из двух чисел русской грамматики.

Для нарицательных имен это столь же естественно, сколь неестественно для имен собственных. Измените в имени собственном приданное ему число — оно перестает быть самим собой. Так, фраза «Мы все глядим в Наполеоны» стала возможной только потому, что имя собственное она превратила в имя нарицательное. Я бы, правда, написал слово «Наполеоны» с маленькой буквы, но, как вы понимаете, авторитет Пушкина обязывает. Хотя, ради справедливости, можно заметить, что в пушкинские (!) времена и другие собственные имена писались по иным правилам, чем теперь (тогда писали, например, Отелле, Отеллой).

Имена собственные — почти всегда существительные и не конвертируются в другие части речи, что является совершенно нормальным для имен нарицательных. Если имена собственные иногда и превращаются в прилагательные, как в приведенном выше примере с «пушкинскими временами», то они переходят в разряд понятий и лишаются права начинаться с большой буквы. Зато собственные имена часто используются в сочетании с понятиями в создании другого имени собственного, как, например, в топонимах, где их бесконечно много: город Пушкин, Баренцово море, Уральский хребет и пр. Имена прилагательные, произошедшие от собственных имен, лишаются привилегии изменяться по степеням сравнения, что является неотъемлемым свойством этой части речи. Нельзя сказать «Это более Левитановский пейзаж, чем тот», хотя понятие «левитановский пейзаж» и существует. В последнем примере имя собственное — Левитан — перешло в разряд нарицательных имен, но сохранило иммунитет по отношению к обычными грамматическими изменениями таковых.

Наконец, имена собственные лишены такого признака как сопоставление их с синонимами и антонимами, так как они их не имеют. Название «Черное море» не является антонимом по отношению к названию «Белое море». Синонимом же к нему может быть лишь его старинное греческое название Понт Евксинский, что в переводе означает «гостеприимное море». Так что и стилистических показателей, столь характерных для нарицательных существительных, у имен собственных не имеется. Все перечисленное является отчетливым свидетельством — языковое чутье отделяет имена собственные от понятий, что я и хотел показать. Несомненно, что этот вопрос, рассмотренный здесь весьма поверхностно и предварительно, заслуживает дальнейшего обсуждения и детализации.

Хотелось бы отметить, что и прежде эта проблема подвергалась пристальному вниманию со стороны самых видных ученых. Англичанин Джон Стюарт Милль, праотец современной логики, утверждал, что имена собственные вообще не имеют значения, кроме, разумеется, того конкретного обозначения отдельного предмета или лица, которое они выполняют. По его утверждению только понятия должны рассматриваться как языковые единицы со значением, поскольку они обобщают целые классы вещей. По поводу утверждения Милля развернулась дискуссия, продолжающаяся и по сей день. Высказался в ходе этой дискуссии и видный лингвист, имя которого я уже упоминал в главе о фонетике, Роман Якобсон. Он, как всегда, был ярок и оригинален.

Вот, что он писал: «Имена собственные занимают в нашем языковом коде особое место: общее значение имени собственного не может быть определено без ссылки на код. В английском языке Jerry обозначает человека по имени Джерри. Круг здесь очевиден, имя обозначает всякого, кому оно присвоено. Имя нарицательное pup означает „щенка“, mongrel — „собаку смешанной породы“, hound — „гончую“ (собаку, с которой охотятся), тогда как Fido указывает только на собаку, которую зовут Фидо. Общее значение таких слов, как pup, mongrel или hound может быть соотнесено с абстракциями типа puppihood, mongrelhood или houndness, а общее значение слова Фидо таким путем описано быть не может. Перефразируя Бертрана Рассела, можно сказать, что есть множество собак по имени Fido, но они не обладают никаким общим свойством Fidoness»[3]. Очевидная и принципиальная разница между именем собственным и нарицательным в языках несомненна. Только нельзя согласиться с мнением, что имя собственное не обладает значением, либо, что оно означает меньше, чем имя нарицательное.

Действительно, понятие (имя нарицательное) получает значение преимущественно через языковой код, а обладатель имени собственного известен очень малому числу людей и в языке не получает достойного представительства. Зато у тех, кто знаком с носителем имени, оно может обладать значением куда большим, чем любое языковое понятие или концепт. Просто оно получает это значение не только и не столько за счет языковых характеристик, как за счет индивидуальности его владельца в реальном мире. Хозяин Фидо знает все его повадки и свойства; он может им восхищаться и любить его гораздо больше любых других животных в своем окружении. Более того, на этом свойстве имен собственных фактически основана любовь к литературе. Поскольку любой человек естественным образом ограничен в своем жизненном опыте, он с удовольствием и с пользой для себя знакомится с описанием жизненного опыта других людей, если он, этот опыт, получит хорошее языковое оформление и станет литературным произведением, а не останется сухим научным описанием. Для меня, например, любой выход за пределы моего жизненного пространства имеет непреодолимую притягательность, а ведь такой опыт всегда основан на описании вещей, с которыми автор описания ознакомился лично в каком-то месте и в какое-то время.

Если я читаю о том, что происходило в Егупце во времена Шолом-Алейхема, то это — уникальная для меня возможность окунуться в новый для меня мир, населенный конкретно названными людьми и событиями. Даже если писатель наполняет свое повествование выдуманными персонажами, он их наделяет теми качествами, которые он наблюдал и анализировал ранее в реальной жизни; а я знакомлюсь с ними по приключениям его персонажей. Любой выдуманный литературный сюжет персонифицирован, и лишь в философии и в других науках мы обращаемся исключительно к абстрактным понятиям. Однако именно понятия являются предметом нашего рассмотрения в этой главе, и мы снова к ним возвращаемся.

Распределение понятий в языке по классам и подклассам

Итак, мы пришли к выводу, что люди постепенно убедились в невозможности обозначить все предметы и явления реального мира только собственными именами и перешли на использование понятий, которые соединяют в себе множество классов и подклассов значений. Как же они добились этого, и к какому результату пришли? Они распространяли базисное (исходное) слово на иные значения как на том же уровне абстракции, так и переводя его на другие уровни. Начнем с последнего на примере «лестницы абстрагирования» Альфреда Коржибского (польского логика и философа начала ХХ века), которая показывает вертикальный вектор распространения понятий в языке[4].

Abstraction-ladder.gif

Эта «лестница» расшифровывается снизу. На самой нижней ступеньке Коржибский не помещает рисунка, но говорит о научном «нечто», состоящем из атомов, электронов и прочего (из чего, по мнению ученых, состоит «корова»). На ступеньке, обозначенной цифрой 2, уже имеется «корова», которую мы наблюдаем в реальности. Мы можем ее трогать, разглядывать, ухаживать за ней, доить и т. д., даже не давая ей имени. Это, по моей терминологии, — естественный знак, предшествующий по степени абстракции всем другим знакам (то есть самой низкой абстрактности). Затем в 3-ей позиции появляется имя собственное (Bessie), относящееся к конкретной корове, со всеми признаками имен собственных в языке.


Наконец, появляется то, что я назвал понятием: слово «корова», обозначающее всех коров на свете. В его ведение попадают все классы и подклассы коров: и коровы ньюфаундлендские, и коровы голландские; и коровы, дающие молоко, и коровы, выращиваемые для забоя на мясо и др. На следующей ступеньке понятие «коровы» попадает в более общее и, следовательно, в более абстрактное понятие «домашний скот», куда кроме коров включаются овцы, свиньи, лошади и иные домашние животные. Затем вступают в дело еще более абстрактные понятия: «достояние фермерского хозяйства», «достояние» вообще и, наконец, — «собственность», «имущество». На каждой ступеньке, начиная с четвертой, используется понятие «корова», но на разных уровнях его обобщенности. Каждый раз мы иначе интерпретируем это понятие и сопровождаем его иными грамматическими категориями и иным словесным описанием. По поводу стада мы будем говорить совсем иначе, чем по поводу фермерской собственности или собственности вообще. В этой схеме наглядно представлено распространение основного понятия на более высокие уровни его абстрактности, которые получают в языке совсем иные декорации.

Параллельно в языке возникают грамматические категории, отражающие наше отношение к разным уровням понятий. Так, например, мы говорим о конкретных и абстрактных существительных. Среди последних мы различаем такие классы существительных как абстрактные отвлеченные (ум, горе, беда, козни и др.), существительные собирательные (беднота, листва, письмена и пр.), существительные вещественные (цемент, шелк, уголь, нефть и т. д.). Каждая грамматическая категория имеет свои специфические способы оформления. На каждом уровне понятие обрастает своими (именно для данного уровня) синонимами и антонимами: для «стада коров» антонимами будут такие слова как «отара овец» или «табун лошадей», а для уровня «фермерской собственности» — «земля», «дома», «постройки», «мебель» и иные объекты фермерского хозяйства. Имеются и иные характеристики для слов различного уровня абстрактности.

Одновременно с распространением слов в языке по вертикали они клонируются на каждом уровне абстракции и в горизонтальном направлении, находя все больше точек приложения, обрастая новыми для себя определениями и подробностями, сопоставляясь с новыми и новыми синонимами и антонимами. Тот раздел языкознания, который занимается значением слов — семантика -выясняет способы разветвления слов на одном уровне их употребления. Я очень кратко касался этой проблемы в четвертой главе, настало время рассмотреть ее более подробно. Поскольку таких способов очень много и они очень разнообразны, обсудим лишь некоторые из них.

Не касаясь споров лингвистов по поводу основных причин возникновения изменений в значениях слов в языке, можно отметить, что они постоянно происходят: старые слова получают новые значения, отдают частично свое значение вновь возникающим словам, иногда прекращают свое бытие. Великий российский лингвист А. И. Бодуэн де Куртэне писал: «В языке, как и вообще в природе, все живет, все движется, все изменяется». Это — непреложный факт, и он происходит постоянно, особенно в периоды крупных общественных потрясений в той или иной стране. В наше время в России мы являемся свидетелями и участниками таких потрясений и, соответственно, крупных сдвигов в значении многих слов.

Буквально десятки новых языковых единиц заполонили многочисленные письменные источники и нашу устную речь. Я приведу некоторые неологизмы навскидку, без предварительного отбора: «спикер» в парламенте, «про­вай­дер» в компьютерном и телефонном обеспечении, «фаст фуд» в общественном питании, «гламурный» в языке салонных журналов и прочее — в необозримом количестве. При переходе на новые формы общежития оказалось, что в русском языке не достает слов, обеспечивающих их описание. Пришлось срочно заимствовать эти слова из иностранных источников, главным образом, из английского.

Я являюсь сторонником той точки зрения (она лишь одна из многих в семантике), что изменения в словах и внедрение новых слов в язык происходят тогда, когда по каким-то внешним для языка обстоятельствам старый набор слов не удовлетворяет коммуникации сегодняшнего дня и для ее обеспечения требуются новые слова. Тогда новые слова появляются, причем используются абсолютно разные способы их получения. Именно о способах получения новых лексических единиц идет речь в различных работах по семантике (есть еще один вариант названия этой отрасли языкознания — семасиология). Я назову некоторые способы создания новых слов из старых либо замены старых слов новыми. При этом я буду следовать рассуждениям Эрика Велландера, которые он высказал в книге «Изучение изменений значений слов в немецком языке»[5].

Первая и основная причина изменений, по его мнению, заключается в том, что одному и тому же понятию в разное время придается различное значение. Так, понятию Академия во времена древней Греции давалось совершенно иное толкование, чем принято в современном мире. Именно в Афинах возникло это слово, но использовалось оно как имя собственное — как название учебного заведения, основанного Платоном в совершенно определенном месте Афин. С течением времени оно приобрело все признаки имени нарицательного и стало обозначать любое учебное и исследовательское учреждение самого высокого ранга. Слово корабль в древности имело своими референтами парусные и гребные суда, сегодня оно применяется к иным объектам, вплоть до космических. Отсюда такие сочетания как воздушный корабль, космический корабль и пр. Так же с течением времени изменились значения тысяч других слов.

Вторая группа изменений по Велландеру происходит в результате заимствования иностранных слов вместе с их обозначаемыми по мере появления этих предметов в реальной действительности. Наши примеры сегодняшнего вливания иностранных слов в русский язык (смотрите выше) касаются именно этой причины. Раньше не было этих слов, поскольку не было и тех объектов, что они обозначают. Сегодня такие объекты появились, и возникла необходимость в соответствующих словах. Они на первый случай берутся в готовом виде из иностранных источников. Прибавлю только, что по мере привыкания языкового сознания к новым словам и постепенного их вживания в новую среду обитания, всегда ставится вопрос либо об их фонетическом приспособлении к воспринявшей системе, либо об их замене словами, созданными средствами принявшего их языка.

Я уже говорил об этом неоднократно в своих работах. Поскольку в Израиле еще и сейчас не закончился период возрождения иврита, нашего старого языка, мы очень чувствительны к этим вопросам и стремимся заменить заимствованные из-за рубежа слова своими собственными. Меня очень волнует то обстоятельство, что в России либо не обращают достаточного внимания на эту сторону языкового строительства, либо не находится адекватных языковых возможностей для таких приспособлений. Скорее, все же действует первое из названных обстоятельств, что абсолютно недопустимо и должно быть исправлено. Для этого в России есть огромные организационные возможности и богатейшие россыпи языковых возможностей.

Наконец, третьей причиной языковых новаций Велландер называет стремление к новым значениям в таких языковых сферах как литература (метафоры и пр.), религиозные отправления (эвфемизмы и табу на некоторые слова, принятые в повседневном общении) и языки науки, о которых мы будем говорить специально в следующей главе. Приведу некоторые примеры. В прозе, а особенно в поэзии, наблюдается постоянная тяга к созданию новых переносных значений обычных слов.

Сравните у Есенина: «Отговорила роща золотая Березовым веселым языком»…

Тут сплошная метафора: и то, что роща может «говорить», и то, что язык может быть «березовым». Зато создается трогательный образ уходящего лета (или осени), и ни одно слово в метафоре не звучит фальшиво.

В таких нравственно ориентированных областях как религия или этика большое внимание уделяется пуризму (чистоте слов). В религиозные обсуждения не допускаются слова грубого смысла, а тем более слова, задевающие чувства верующих. Нельзя неуважительно отзываться о божестве. Слово Бог иногда пишется Б-г (по заповеди не употреблять имя Бога всуе) и всегда с большой буквы. Даже местоимения Он, Его, Ему, если они относятся к Богу, пишутся с заглавной буквы. Есть другие многочисленные правила употребления обычных слов и словосочетаний в особой форме.

Существуют многие другие области такого пуританского отношения к слову. Например, при упоминании национальных святынь не принято их называть пренебрежительно и в низком контексте. Такие словосочетания как Герб России, Национальный флаг, Национальный гимн часто пишутся с большой буквы, смыкаясь в этом с именами собственными. Например, «В программу праздника было включено исполнение Гимна России». Хотя говорят также: «Мы выучили наизусть слова российского гимна», где это словосочетание сведено до уровня имени нарицательного.

Об определении понятий

Мы согласились считать понятиями слова, которые объединяют группу схожих по определенным признакам объектов в классы и подклассы. Под такое определение попадают самые обычные и распространенные слова. Внутри коллективного (общего) понятия оказываются слова одного уровня: например, стол, стул, кровать, диван и другие слова этого же уровня. Затем все уровни деления охватываются понятием «мебель». Так что деление на классы производится по двум направлениям: горизонтальному и вертикальному.

Внутри каждого класса можно выделить подклассы. Внутри понятия «стул» можно выделить «детские стулья», «шезлонги», «кресла», «стулья в стиле чиппендейль» и другие; внутри понятия «кровать» — «кровать походная», «раскладушка», «двуспальная кровать» и пр. Естественно, что при таком положении вещей становится весьма трудным подобрать определения для общих понятий, в нашем примере — для «стула» и «кровати». А такие определения необходимы, например, для толковых словарей. В них как раз самым сложным оказывается найти точные определения для таких понятий, а все включенные в толковый словарь слова обязательно требуют получения как можно более точного определения своего содержания.

Лексикографы (люди, составляющие словари) очень много бились над этим вопросом. В конце концов, они согласились на следующие способы определения общих понятий. Каждая стратегия составления определений ориентируется на уровень определяемого понятия, от самых общих до самых конкретных. Рассмотрим некоторые из них.

Определения понятий промежуточного уровня абстрактности

В третьем веке новой эры жил греческий философ по имени Порфирий. Он выступал против христианства, полагая его ложной религией, за что и подвергся преследованиям. В одной из своих работ, описывая логику Аристотеля, он составил схему, которая в истории наук получила название «древа Порфирия». Его стратегия анализа была построена на противопоставлении двух понятий, одно из которых признается необходимым для дальнейших рассуждений, а второе отсекается. Таким образом, мы постоянно сужаем исследуемое понятийное поле до размеров, когда можно будет сказать: «Вот оно — наше определение!». Порфирий сам представил нам пример изобретенной им многоходовки; ниже она показана в виде схемы. В ней определяется слово «человек»:

Porphyri's tree.JPG

Сначала представлена исходная для данного понятия «сущность» (поле, в котором мы ищем нужное нам определение, — Summum Genus). Сущность всегда представляется в виде одного понятия, а не в противопоставлении с другим, ибо она уникальна и единственна. Она постепенно сужается до «живого существа», затем до «чувствующего существа (животного)», затем до «думающего смертного существа». Это и будет искомое нами определение слова «человек». Здесь показана обычная мыслительная процедура, которой мы, большей частью неосознанно, пользуемся, определяя то или иное слово в языке. Порфирий просто формализовал ее в виде схемы.

Такую процедуру мы называем родовидовой; она идет шаг за шагом от одного рода (обобщающего слова) к следующему с помощью видовых характеристик слов, выделяемых для данного рода по принципу их противопоставления. Слова одного ряда выступают как видовые подклассы, но в схеме всегда представлены только два из них, — и всегда в противопоставлении. Процедура повторяется столько раз, сколько требуется для нахождения нужного нам определения. В нем обычно показываются несколько видовых характеристик и непосредственно предшествующий им род.

Я уже указывал в четвертой главе, что большинство понятий характеризуются в словарях именно таким образом. Проверьте сами в любом толковом словаре, и вы увидите, что я прав. Карп — это «пресноводная костистая рыба»; мак — «травянистое растение с крупными цветками»; облава — «охота, при которой окружают место, где находится зверь» и т. п. Видовых признаков может быть сколь угодно много по желанию лексикографа; к первому определению карпа можно прибавить, что это рыба, «покрытая крупной темно-золотистой чешу­ей» и т. д. в зависимости от аудитории, к которой обращаются в словаре. Род же, к которому сводится определяемое слово, должен принадлежать непосредственно вышестоящему уровню анализа, и перескакивать через ступеньки запрещается. По приведенной выше схеме мы не должны выводить определение человека непосредственно от живого существа, минуя существо чувствующее.

Древо Порфирия является своего рода обратной «лестницей Коржибского». В последней показано, как понятие поднимается по степени своей абстрактности, в древе Порфирия мы спускаемся по лестнице абстрактности до нужной нам ступеньки, на которой и останавливаемся. «Спускаться по лестнице» надо умело, не перескакивая через ступеньки и тщательно подбирая слова одного уровня для сопоставлений. Однако древо Порфирия не годится для самых общих, хотя и весьма конкретных понятий.

Определения для самых общих и самых конкретных понятий

Когда мы начинаем спуск по уровням древа Порфирия, то на самой его вершине мы видим надпись, обозначающую исходное понятие, начинающее цепочку. Это самое абстрактное из возможных понятий данной группы, и оно не имеет сопоставимых с ним понятий своего уровня. Поэтому его нельзя ни с чем сравнить и приходится оставлять в одиночестве. Для живых существ — это понятие «существо», для экономических понятий это может быть «мировая экономика» либо просто «экономика», для химических областей знания — «химия», для физических — «физика» и т. п. Такие понятия обычно выбираются без труда по сложившейся в современной науке традиции, хотя иногда встречаются и сложности.

Например, до сих пор существует спорная территория, которая обозначается либо как физическая химия, либо как химическая физика. Не вмешиваясь в споры ученых по этому поводу, можно заметить, что каждый из них прекрасно выходит из затруднительного положения, ориентируясь на те задачи, которые ему приходится решать. Независимо от верхнего «заголовка» лестницы, дальнейшие ее ступени выбираются в соответствии с направлением того или иного поиска. Иначе говоря, заголовок может быть повернут и в ту или в другую сторону, а дальнейший спуск по нисходящей продолжается без особых затруднений.

Со следующей проблемой мы встречаемся, когда добираемся до конца спуска, ибо на последней ступеньке нам приходится переходить от определения целых классов объектов к определениям подклассов той группы, которая нас интересует. На схеме, представленной выше, мы добрались до определения слова «человек». А что дальше? Из огромного числа подклассов этого понятия нам нужно будет выбирать только те, которые релевантны для наших рассуждений. То есть нам приходится продолжать цепочку рассуждений, начатую древом Порфирия, но уже в другом, более конкретном направлении. Определенное нами слово само оказывается средоточием некоторых категорий, которые придется заново определять. Продолжая наш пример, мы будем рассматривать слово стул (которое мы определили, скажем, как «предмет мебели с вертикальной спинкой, предназначенный для сидения») как полисемант, от которого мы будем отталкиваться при выведении его подклассов. Но на сей раз процедура выбора определений будет не такой, как в древе Порфирия.

На верхушке пирамиды водрузится стул как общее понятие, но спуск будет происходить не с помощью сравнения двух или более объектов данного уровня, а с помощью простого описания выделяемого объекта. Кроме того, нам не понадобится несколько ступенек лестницы, мы удовлетворяемся обычно одноуровневым спуском. Процедура здесь приближается к процедуре определения имен собственных, где связь знака с изображаемым сводится «один к одному». Скажем, перед нами фотография Ласточкина гнезда. Для определения этого имени мы выбираем несколько его характеристик: «Миниатюрный замок на скале на Южном берегу Крыма» или что-либо подобное. В таких случаях очень помогает рисунок, и, действительно, мы часто находим иллюстрации в статьях, посвященных наименованиям имен собственных.

Аналогичным образом определяются и разновидности общего имени нарицательного, распределяемого по классам. В статье о «кресле» мы читаем: «Род широкого стула с ручками-подлокотниками»[6]. В статье о «шезлонге»: «Легкое раздвижное кресло, в котором можно полулежать»[7]. То есть и здесь все попадает в класс стульев, только требуется два спуска из класса «стул» — сначала в подкласс «кресел», затем в подкласс «шезлонг». Очень желательна в этом случае и иллюстрация, которая бы демонстрировала «шезлонг», как это делается с именами собственными.

Подытоживая наше обсуждение об определениях разных классов понятий, мы можем выделить их различные категории, требующие специфических логических и языковых процедур для оформления определений. На самом верху располагаются наиболее общие понятия, которые берутся в готовом виде из принятого на данном этапе развития науки репертуара. Под ними располагаются понятия, объединяющие в себе различные классы объектов. Их можно обозначить как коллективные понятия. Коллективные понятия выводятся из наиболее общих понятий по схеме древа Порфирия. Когда мы достигаем нужного нам уровня коллективного понятия и делаем его предметом изучения, он превращается в коллективное понятие объектов одного уровня. Такое коллективное понятие подразделяется на ряд изотопных понятий, выводимых из коллективных с помощью конкретных видовых признаков данных объектов. Изотопное понятие — тоже собирательное понятие, состоящее из большей или меньшей группы аналогичных предметов или явлений, их качеств, числа и связей. Но с языковой точки зрения изотопное понятие и его отдельные слагаемые фактически представляют собой имена собственные; и они определяются теми же способами, что собственные имена.

Вот как моя классификация выглядит в виде схемы:

Creation of the notions construct.JPG

Такова в самом грубом виде группировка понятий по категориям разной степени абстрактности. Каждая категория требует для анализа особых логических и лингвистических подходов. Некоторые из них я продемонстрировал выше; в следующей главе — о языке науки — я остановлюсь на дополнительных процедурах определений, а именно, на определении терминов и концептов.

Изотопные понятия и омонимия

Теперь, обладая некоторой классификацией различных понятий по степени их абстрактности, мы можем ею воспользоваться для чисто лингвистических целей. Итак, общее понятие — это логический аналог того, что в языкознании мы называем именем нарицательным. Имена нарицательные могут включать в себя несколько различных классов предметов, качеств, действий, связей и пр. («мебель», «двигаться», «цветной», «бодрствующий» и др.), а могут ограничиться одним классом обозначаемых объектов («журнал», «книга» либо «брошюра» — из класса «печатной продукции»). В последнем случае мы выделяем из понятия коллективного составляющие их изотопные понятия, а из них уже выводим названия конкретных объектов («чайные ложки» → «эта чайная ложка», «дай мне ту чайную ложку, а не эту»). К сожалению, в русском языке нет формальных показателей принадлежности к коллективному классу (неопределенный артикль), нет и показателей для выделения из него отдельных предметов с помощью определенного артикля. Поэтому приходится выходить из положения кружным путем: порядок слов, дополнительные определения и пр.

Сейчас нас, однако, занимает проблема определения понятий различных классов, что непосредственно связано со словарным делом и с языком вообще. Несколько изотопных понятий могут попасть в одну и ту же словарную статью вместе со своим родовым словом (коллективным понятием) либо разойтись по разным статьям в зависимости от их первых букв. Так, понятие «гинекологическое кресло» появится в статье «кресло», а само слово «кресло» вы найдете под буквой ‘к’, в то время, как его родовое слово «стул» будет обозначено среди слов, начинающихся с буквы ‘с’. Таким образом, словарная статья, которая возглавляется нарицательным именем, должна выделять и особо отмечать главные подклассы понятий в него входящие. Что и делается в профессионально составленных словарях. В приведенном выше «Академическом словаре русского языка» в 4-х томах мы постоянно встречаемся с такими подразделениями значений слов в одной статье. Они даже выделяются номерами.

Допустим, в статье Менуэт под номером 1. значится «Старинный французский танец в умеренном темпе», а под номером 2. «Музыкальное произведение в ритме этого танца». В статье меньший под номером 1. «Сравнительная степень от малый и маленький», под номером 2. «Превосходная степень от малый и маленький („Из семи грехов грех этот меньший“)», а под номером 3. разговорное: «Самый молодой из членов семьи — „Меньшая дочь“». Таким способом выделяются основные слагаемые имени нарицательного в той или иной статье словаря.

Но встречаемся мы и с другой маркировкой слов в словарях. Скажем, слово стан в том же словаре появляется в трех (!) словарных статьях. Почему? Да потому, что каждая статья базируется на ином коллективном понятии. Первое из них касается «туловища, человеческого тела» («Он тихо обнял стройный ее стан»); второе — «место стоянки, военного лагеря» («вражеский стан»), а третье — «машина для обработки металла давлением» («волочильный стан»). Все три значения даже не связаны между собой, каждый из них появился в языке самостоятельно. Каждое из них имеет свои отдельные изотопные подразделения; например, стан в третьем значении имеет, кроме названного выше, еще несколько разновидностей (например, «прокатный стан», «текстильный стан»).

Такое явление получило в лингвистике наименование омонимии. Омонимы — это слова, произносимые и пишущиеся одинаково, но имеющие различные значения. Они противоположны синонимам, которые пишутся и произносятся по-разному, но близки по смыслу или означают то же самое. Проблема омонимов заключается в том, что многие из них сохранили в себе признаки слов, от которых они произошли, и поэтому их следует помещать вместе с их родовым словом, в одной словарной статье. Тогда пользователь словаря поймет связь этих слов между собой. Иногда же омонимы следует помещать в разные статьи, как это сделано с нашем примере со словом «стан». Тогда становятся ясными их различное происхождение и их случайная связь по форме.

Возьмем, например, слово «покой». Оно означает «тишину» либо «равновесное состояние духа». Но есть еще слово «покои», которое явно произошло от слова «покой», поскольку означает «апартаменты, где можно спокойно отдохнуть». Слово «покои» в цитируемом словаре помещено вместе с его основным значением, и это справедливо в связи с его происхождением, этимологией. Но оно так основательно отошло от своего источника, как по значению, так и по форме (употребляется только во множественном числе), что его обособление в отдельной статье не показалось бы ошибочным. Такие вот сомнительные случаи подвергаются серьезной проверке со стороны языковедов. Как же она, эта проверка, проводится?

Я назову только два способа анализа. Первый — это сравнение исходного и производного слова по их синонимам. Для исходного слова «покой» синонимами служат такие слова как «тишина» и «душевное равновесие». Для слова «покои» — «комнаты», «апартаменты». Вы видите, что мы получаем совершенно различные синонимические ряды. Второй способ — сравнение форм их изменений. Для «покой» — это «покоя», «покою» и пр. (кстати, у него нет множественного числа), а для «покои» — «покоями», «в покоях» (единственного числа нет). И тут различия весьма значительные. Согласно такому анализу можно сделать вывод, что эти слова, хотя и связаны генетически, по происхождению, но разошлись так далеко, что превратились в омонимы. И, с моей точки зрения, их следовало бы в словаре подавать в отдельных статьях.

Толковые словари

В чем состоит специфика таких словарей, несложно догадаться по их названию: они толкуют значения слов. Толковые словари могут быть одноязычными, где слова разъясняются на языке, известном читателю, и двуязычными (либо многоязычными), где слова и их значения переводятся на другие языки. Это, пожалуй, самые популярные из словарей. Их созданием, прежде всего, и занимается любая национальная лексикография. История составления больших толковых словарей входит в фольклор страны, поскольку такие словари оформляют язык на определенном этапе его развития. Поэтому я позволю себе рассказать о некоторых выдающихся достижениях в этой области. Я выбрал для этого примеры из английской, американской и российской лексикографии.

По поводу английской лексикографии я говорил выше, иллюстрируя ее на примере создания Оксфордского словаря. Но его составление относится почти что к нашему времени, а до этого был создан словарь, который англичане любят и уважают так же, как в России любят словарь Владимира Даля. Его составил (может быть, правильнее было бы сказать «написал») Сэмюэль Джонсон (1709—1784).

Словарь Сэмюэла Джонсона

Мало сказать, что словарь Сэмюэла Джонсона популярен в Англии, сам автор его настолько известен, цитируем и поминаем, что период, в течение которого он жил и творил, так и называют — «эрой Джонсона» (так же, как у нас говорится о «периоде Пушкина» либо о «времени Льва Толстого»). О нем написаны десятки книг, его жизнь и высказывания растиражированы во многих биографиях и романах. Он считается наиболее часто упоминаемым литерато­ром в истории Англии после Шекспира. Кто же такой доктор Сэмюэль Джонсон, отчего он так любим и популярен?

Samuel-johnson.jpg
Джонсон родился в небогатой семье в центре Англии. На деньги матери он поступил в Оксфордский университет. Но материальной поддержки семьи хватило лишь на два года учебы, после чего, покинув университет и оставив надежду на ученую карьеру, он несколько лет пребывал в горе и отчаянии. В 1737 году он переехал в Лондон, где стал заниматься литератур­ным трудом, перебиваясь с хлеба на воду. Постепен­но его имя приобрело известность, и он получил заказ от богатых книготорговцев на составление словаря английского языка, современного для его времени.

К тому времени вышло уже несколько десятков толковых словарей, но англичане чувствовали, что они не отвечают их запросам. Предполагалось написать словарь за три года, но предприятие растянулось почти на десять лет, и словарь вышел из печати только в 1747 году.

Это была книга, колоссальная по размерам и содержанию. Она продавалась по очень высокой цене, так что купить ее могли лишь немногие богатые люди. Первое издание словаря содержало 42773 словарных статьи. Почти в каждой статье слово иллюстрировалось цитатой из классиков, главным образом из Шекспира, Мильтона и Драйдена. Это было серьезным новшеством, введенным Джонсоном в лексикографию. Но самым главным было то, как автор составлял определения к словам. Он делал это остроумно и изысканно, оформляя свои определения слов как меткие афоризмы. Именно они и принесли ему славу, именно они и цитируются больше всего.

В своих определениях Джонсон намеренно обращается к злободневным темам. Так, памятуя о многовековой вражде между Англией и Францией, он позволяет себе несколько грубоватую на мой вкус шутку, объясняя слово «мосье» как «Мосье, пренебрежительное обращение к французу» («Monsieur: a term of reproach for a French­man»). Он разнообразит словарные статьи поэтическими эпиграммами. Например, для слова «изобилие» он выбрал такое четверостишие:

Исходное слово на английском и его значение Перевод на русский
OPULENCE = Wealth; riches; affluence ИЗОБИЛИЕ = Богатство, состояние, изобилие
«There in full opulence a banker dwelt, „Жил банкир в богатстве и достатке,
Who all the joys and pangs of riches felt; С радостью его он потреблял.
His sideboard glitter’d with imagin’d plate, Стол его ломился от избытка,
And his pround fancy held a vast estate“. Что в поместье всюду гордо выступало».
Jonathan Swift Джонатан Свифт

Слово «овес, овсяная крупа» он описывает так: «Зерно, которое в Англии обычно дают лошадям, а в Шотландии едят люди» («Oats: a grain which in England is generally given to horses, but in Scotland supports the people»).

Словом, Джонсон осуществил мечту многих литераторов — представить научный труд в популярной форме, не поступившись качеством его содержания. Он умер в зените славы и сравнительном достатке («opulence»). После смер­ти его известность продолжала расти. В начале прошлого века оригинальные экземпляры его словаря продавались по цене 200—300 долларов за словарь. Словарь Джонсона справедливо расценивается как поворотный пункт не только в английской, но и в мировой лексикографии.

Американский толковый словарь Вебстера

Ноах Вебстер (1758—1843) сделал для американской лексикографии не меньше, чем Джонсон для английской. Он был автором совершенно иного плана, но достижения его не уступают достижениям английского собрата по профессии. Немедленно возникает вопрос, а не одно ли это дело — английская и американская лексикография? Ведь в их основе лежит один и тот же язык. До сих пор лингвисты не могут разрешить загадку, является ли американский вариант английского самостоятельным языком либо диалектом своего английского прародителя. Есть доводы и за одно, и за другое.

Главное заключается в том, что представители обоих народов прекрасно понимают друг друга без какого-либо переучивания и без переводчиков. Многочисленные разночтения быстро преодолеваются, и поэтому обе ветви еще не разошлись по разным языковым категориям. Разночтений было немало уже во времена Вебстера и стало еще больше сегодня. Именно поэтому Ноах Вебстер хитроумно назвал свой знаменитый словарь «Американским словарем английского языка» (An American Dictionary of the English Language).

Вебстер родился в состоятельной семье потомков видных администраторов во многих поколениях. Он получил соответствующее образование, закончил Йель­ский университет и был большим патриотом Америки, гордившимся успехами своей страны. Он преуспел на ниве просвещения, писал многочисленные учебники, особенно по английскому языку и по проблемам прикладной лингвистики. Его пособие по правописанию выдержало огромное количество изданий. Оно содержало правила чтения и произношения текстов на американском диалекте английского языка. Все три части пособия американцы называли «Синей книгой», которая сопровождала школьников в течение почти ста лет.

В 1807 году Вебстер начал писать свой знаменитый словарь. Его составление заняло двадцать один год, и он вышел в 1828 г. Чтобы обеспечить правильную этимологию происхождения слов, включенных в словарь, автор выучил 26 языков.

Целью Вебстера было, как он сам об этом писал, «унифицировать американский язык страны», привить одинаковое словоупотребление, правильное и единообразное письмо и произношение слов. Во многом Вебстер преуспел. В его словаре нашли прибежище около 70000 слов, двенадцать тысяч из которых не появлялись в словарях раньше. Именно он узаконил те отличия американского диалекта, с которыми мы знакомимся сейчас, например, написание ‘о’ вместо ‘оu’ как это принято в Великобритании: honor ↔ honour и др. Он же прибавил многочисленные слова американского происхождения, которых не было в английском, в частности skunk («скунс» = небольшой зверек — индейское слово) и squash (вид фрукта — тоже индейское слово).

Прошло много времени, изменился английский язык, изменился и его американский вариант. Но традиции, заложенные Ноахом Вебстером, остались в американской лексикографии и были во многом заимствованы мировой практикой составления словарей. Тем более, что американцы с присущей им деловой хваткой продолжали и продолжают издавать словарь со многими новшествами и добавлениями. Сейчас издание словарей этого типа монополизировано компанией Мериам-Вебстер, которая продолжает издавать словари разных направлений и форматов под торговой маркой Вебстера. Они пользуются завидной репутацией во всем мире, являясь образцом для мировой лексикографической практики[8].

Из русской словарной практики ХХ века

О словаре Владимира Ивановича Даля я уже говорил в 11-й главе, обсуждая тему становления русского литературного языка. Шло время, русский язык менялся, а когда наступил ХХ век с его революциями и переворотами, то проблема фиксации живого языка в больших словарях стала необычайно актуальной. На нее откликнулись два выдающихся русских лингвиста, о которых я и собираюсь здесь рассказать. Оба они создали словари, названные их именем.

Словарь Ушакова

Дмитрий Николаевич Ушаков родился в Москве в 1873 году. В 1895 году он окончил Московский университет, где был учеником Фортунатова и продолжателем его традиций. Он работал в Московском университете и в других московских вузах. После Октябрьской революции Ушаков активно участвовал в реформе русской орфографии, по которой из алфавита были убраны сразу три буквы. В 1930-е годы возглавлял Орфографическую комиссию Наркомата (министерства) просвещения и заведовал отделом русского языка Института языков и письменностей народов СССР. Под его руководством и при его непосредственном участии был составлен известный «Толковый словарь русского языка» (словарь Ушакова), изданный в четырех томах.

Ushakov's dictionary.jpg
В первоначальном словаре Ушакова было около 90000 словарных единиц. В стране не было грамотного человека, который бы не пользовался его словарем. Д. Н. Ушаков умер в Ташкенте в эвакуации во время Великой Отечественной войны.

«Толковый словарь русского языка», работа над которым началась в 1928 г., вышел под редакцией Д. Н. Ушакова в 1934—1940 гг. (1-й том был кардинально отредактирован и переиздан в 1935 г.). В составлении словаря принимали участи ведущие русские лингвисты. Словарь Ушакова носит нормативный характер и претендует на полный охват всех слоев лексики русского языка: составители словаря в полной мере учитывали значение каждого включенного слова, тщательно фиксировали устаревающие и вновь возникающие значения. В плане точности дефиниций (определений слов) он и по сей день остается лучшим толковым словарем русского языка, незаменимым справочником при работе с текстами XIX — первой половины XX в."[9].

Словарь Ожегова
Ozegov's dictionary.jpg
Вторым популярным словарем был словарь, составленный под руководством Сергея Ивановича Óжегова (1900—1964), доктора филологических наук. Ожегов родился на заре ХХ века и на его юность пришлась страшная революционная эпоха переворотов и потрясений. Демобилизовавшись после Гражданской войны, он поступил на филологический факультет Петроградского университета. Вскоре он выдвинулся как выдающийся лингвист, и семья переехала в Москву. После начала Отечественной войны Ожегов записался в ополчение, но его оставили «по броне» как выдающегося ученого, и он начал составлять свой знаменитый словарь, который написал почти в одиночку как раз во время войны. Первое издание словаря вышло в 1949 году. Слава пришла не сразу; на виду был словарь Ушакова (в составлении которого Ожегов также активно участвовал). Но постепенно популярность словаря возрастала, и он превратился в бестселлер. За пятьдесят лет с момента выхода в свет словарь Ожегова издавался двадцать четыре раза и сейчас постоянно переиздается.

Сергей Иванович умер в октябре 1964 года в результате неудачной операции.

Вот что сообщается об этом словаре в современной аннотации на его переиздание уже в наши дни: «„Толковый словарь русского языка“ содержит 80000 слов и фразеологических выражений (считая заголовочные и производные от них слова в словообразовательном гнезде, фразеологические выражения и идиомы). Слова и фразеологизмы, заключенные в словаре, относятся к общелитературной русской лексике, а также к взаимодействующим с ней специальным сферам языка. В словаре широко представлена также просторечная лексика, употребительная в литературе и в разговорной речи. Словарная статья включает толкование значений, характеристику строения многозначного слова, примеры его употребления, сведения о сочетаемости слова, грамматические и в необходимых случаях также орфоэпические (особенности написания) характеристики слова»[10].

В настоящее время имеется электронная версия словаря, и с ней можно работать на компьютере. Это, кстати, относится и к остальным словарям, о которых я рассказывал в этой главе.

Примечания

  1. Language (Introductory readings). Clark V. et al, editors. St. Martin’s Press, 1981.
  2. Миклухо-Маклай Н. Дневники путешествий в Новую Гвинею. Собрание со-чинений, т. 1. Москва, Академия Наук СССР, 1950.
  3. Jakobson R. Shifters, Verbal Categories, and the Russian Verb. Selected Writings, II. The Hague-Paris, 1971, p. 131.
  4. Цитируется по Hayakawa S. Language in Thought and Action. Allen & Unwin, 1965.
  5. Wellander E. Studien zum Bedeutungswandel im Deutchen. 3 Bände. Uppsula, 1917—1923.
  6. Словарь русского языка, т. II. Академия Наук СССР, Москва, 1986, с. 127.
  7. Словарь русского языка, т. IV. Академия Наук СССР, Москва, 1988, с. 708.
  8. Некоторые данные о деятельности указанной компании можно прочитать на русском сайте в http://www.verylim.com/Personal/n-Cyclop/Webster.htm (верно на январь 2008).
  9. Цитируется по http://slovari.yandex.ru/dict/ushakov (верно на январь 2008)
  10. Цитируется по http://ru.wikipedia.org/wiki (верно на январь 2008)