Борис Беленький●●«Враг народа». Мои воспоминания●Глава 13. Снова в Ленинграде

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: «Враг народа». Мои воспоминания
Характер материала: Мемуары
Автор: Беленький, Борис
Дата создания: Могилев, 1967 г., опубл.: 2013 г.. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений
Глава 13. Снова в Ленинграде

В институт идти на преподавательскую работу не хотелось. За три года я успел от него оторваться, да и многое в нём мне не нравилось, особенно бригадный метод преподавания. Поэтому я определился в НИИ Гражданского Воздушного Флота, взяв на себя работу по написанию для студентов учебника «Земляные работы на постройке аэродромов». Писал я его недолго. В институте происходила реорганизация, и я был назначен Начальником аэродромного учебного факультета. Иначе говоря, из научного работника я превратился в администратора и даже не по родной путейской специальности. Я, как коммунист, подчинился, но не оставлял желания от этой роли освободиться. И в летнюю пору, когда студенты разъехались, я уволился.

После этого я поступил на работу в проектный институт «Гипроруда», который занимался проектированием горных разработок и предприятий. Мне приходилось проектировать связанный с разработками промышленный транспорт. Здесь было для меня много нового, но справлялся я с этой работой как с родной, без трудностей. О работе в этом институте у меня остались в памяти нехорошие воспоминания.

1. Директор института (по фамилии, кажется Янковский) был барич и бюрократ, столь же далёкий от коммунистической морали, как, скажем, я от капиталистической морали.

2. Секретарь партячейки (Архипов) — малограмотный парнишка Заводского района. Что он мог понимать и влиять в работе инженеров и экономистов? И, действительно, его рабочий день проходил в заботах о самоснабжении.

3. Начальник транспортного отдела института (Лешневскин), умевший только коряво расписываться, в буквальном смысле, не умевший писать, но по иронии, как коммунист, «руководивший» проектированием транспорта.

4. В институте работали два консультанта-американца и переводчица с ними. Один из них занимался транспортом, и я с ним часто соприкасался. Я убедился, что знания его весьма ограничены. Второй американец занимался горными разработками. Со слов товарищей-горняков он ничего серьёзного не делал и своим присутствием не вносил. Приходил, прогуливался и часа через два уходил. По крайней мере, они оба не заслуживали расходовать на них золотые рубли (валюту).

5. Русские инженеры и, в целом, институт занимались больше «прожектами», нежели проектами. Практического применения большинство из них не имело.

Институт шумел, расходовал государственные средства, даже валюту и «гора рожала мышь». Против многого я возражал, но поддержки не встречал. Закончилась моя работа в «Гипроруде» летом 1933 г. Произошло это так: наркоматом тяжёлой промышленности было предложено институту выделить несколько инженеров-горняков на рудники в Кривой Рог. По словам знающих людей в Кривом Роге тогда был развал. Выделение людей происходило за закрытой дверью, и в число выделенных попал я. Это было явной местью за критику. Требовались ведь горняки, и вдруг меня, транспортника включили. Однако я не стал возражать и поехал в Кривой Рог. Почти одновременно с моим приездом в Кривой Рог прибыла проектная бригада из Харькова (тоже по распоряжению Министерства тяжёлой промышленности). Я включился в работу этой бригады по транспорту. Через месяц с небольшим харьковская бригада закончила свою работу и уехала. Вместе с ней и я покинул Кривой Рог. Кроме меня из «Гипроруды» туда никто в Кривой Рог не поехал. Эта не столь долговременная командировка моя в Кривой Рог мне сильно запомнилась и оставила во мне сильные впечатления.

Перед отъездом из Ленинграда я по карточкам получил хлеб на несколько дней и на дорогу, кажется, «кирпича» 3. В дороге я хлеба мало ел, но вот на ст. Пятихатка, уже недалеко от Кривого Рога, где мне предстояла пересадка, я расположился попить чай и поесть. Как только я достал буханку хлеба, меня окружили со всех сторон с протянутыми руками голодные люди. Я раздал две буханки хлеба и скорей закрыл чемодан. Это была моя оплошность. Меня самого ожидал голодный Кривой Рог. Для Харьковской бригады были выделены в столовой несколько улучшенные обеды. Ими пользовался и я. Но хлеба получал очень скупо, 300 г. в день и при том кусок черного кома. В поисках дополнительной пищи я часто посещал столовую в профессорском доме, но всё же постоянно ощущал голод. Пищи не хватало. За деньги в городе купить было нечего. Местные жители рассказывали, что на рудники (они в окрестностях Кривого Рога) близ города хлеб отправлялся в сопровождении милиции, так как были случаи нападения на возы и разграбления хлеба. На обратном пути из Кривого Рога в вагоне моим попутчиком оказался товарищ, следовавший в Киев. Он поведал мне цель своего приезда в Кривой Рог. «Приехал я проведать и узнать, кто из родных после голода остался в живых. Часть моих родных живет в городе, но больше в деревнях. Я не застал в живых 7 человек, умерли от голода. Некоторые спаслись бегством, куда глаза глядят, а оставшиеся в живых понемногу оживают».

Это значит, то, что я видел в Кривом Роге, есть уже оживление. А в эти годы пошла гулять по стране фраза Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Какая издёвка! Кроме личных несчастий, постигших его семью, киевский попутчик рассказал мне об антисоветском противоколхозном восстании на Кубани. Против восставших была применена артиллерия, и в результате коренное население Кубани было выселено в места «не столь отдалённые». Это было уже после «года великого перелома», после «добровольного» массового вступления в колхозы. Я рад был вернуться в Ленинград, где не слыхать о восстаниях, где не смотрят с жадностью на кусок хлеба у тебя во рту. Признаться, я не думал, что мне удастся так быстро распрощаться с Кривым Рогом.

<math>***</math>

Надо снова определяться на работу, не идти же в «Гипроруду». И здесь я совершил опрометчивый шаг: я поступил на должность Начальника Службы пути на Ижорский завод в Колпино (25 км от Ленинграда). Это было опрометчиво по многим причинам. Мне приходилось ежедневно очень рано ездить в Колпино и тратить около двух часов на дорогу туда и обратно. Я постоянно не высыпался. Затем, характер работы требовал там дорожного мастера, а не инженера. Там можно закоснеть. Осознав всё это, я, однако, не смог сразу от этой работы освободиться. Надо было трудиться.

Ижорский завод — большой завод. Это один из двух заводов, которые в царское время находились в ведомстве адмиралтейства (вторым был Обуховский завод). По количеству рабочих он может равняться только Путиловскому (ныне Кировскому) заводу. Железнодорожных путей широкой и узкой колеи во дворе завода было около 200 км. Много на заводе было старых традиций и, в частности, переходящее от дедов к внукам потомственное оседание на заводе. Это имеет и положительную и отрицательную стороны. К числу отрицательных сторон я отношу то, что в Советские годы местные колпинцы захватили на заводе командные должности, независимо от того, годятся ли они для этого или нет. Таких было много мастеров, даже начальников цехов. Таким был и начальник транспорта завода (Антипов П. Я.) Это был человек, никогда не изучавший транспорт и, если в вопросах движения, как всякий разумный человек, мог еще руководить, то в путевом хозяйстве он ничего не понимал.

200 км ж.-д. путей наращивались долгими годами и представляли собой хаос переплетений широкой между собой колеи, широкой с узкой, пересечение стрелочных переводов и т. д. По мере своих сил я стремился, где представлялась возможность, ненужные пути разобрать и вообще путаницу путей развязать. Однако, со стороны Начальника транспорта я всегда встречал сопротивление, и мне приходилось трудно иметь с ним дело. Приведу прямо анекдотический пример, характеризующий его интеллект. На каком-то совещании паровозные машинисты жаловались, что очень трудно, а порой невозможно, ездить по двору завода — «нет габарита на путях». После совещания Начальник транспорта вызывает завхоза, вручил ему 100 рублей и говорит: «езжай в Ленинград и на все сто рублей купи габарита. Хватит мне выслушивать жалобы машинистов». Таков был Начальник транспорта, мой непосредственный начальник. После одной аварии, в которой была явно его вина, мы сильно повздорили. Это разделило нас, и я ушёл с завода. Следующим местом моей работы был институт «Промтранспроект».

За время работы в «Гипроруде» я в достаточной степени изучил промышленный транспорт и потому в «Промтранспроекте» не чувствовал затруднений.

После Ижорского завода в Колпино, который физически меня изматывал, работа в «Промтранспроекте» показалась мне отдыхом. Я снова стал общаться с технической книгой, художественной литературой и жить жизнью гражданина. Работа была интересная. Приходилось ездить по разным стройкам, предприятиям, порой делать здесь же изыскания и решать транспортные проблемы. Проект в рабочих чертежах обычно претворялся в жизнь. Работал я в «Промтранспроекте» немногим больше года. В октябре 1934 года я был призван на военный сбор. Около месяца сбор стоял во втором ж.-д. полку в Ораниенбауме. Сбор небольшой — всего 29 инженеров-транспортников. Ежедневно по 6 часов нам читали лекции об использовании железно-дорожного (да и автотранспорта) транспорта в военное время. Кое-что было для меня ново, но, откровенно говоря, кроме некоторой встряски, маршировки и пробежки рано поутру, полезного из сбора я не вынес.

Начальником сбора оказался знакомый мне по военному отделению института курсант (Дьяков). Это был тупой, малоразвитый и технически недалёкий человек. Высшей мудростью его, которой он пичкал нас время сбора, было «определение веса поезда по силе тяги паровоза». Задача, конечно, детская. Карты-одновёрстки сразу после занятий отбирались, делать записи лекций запрещалось, и я не уверен, что в наше отсутствие тумбочки наши не проверялись. Вообще, атмосфера была чрезмерно «натянуто-бдительной». (Укажу попутно, что в 1937 г. Дьяков был «разделан», потом я видел его в тюрьме «Кресты»). В ноябре 1934 г. после сбора вернулся в «Промтранспрооект» и снова приступил к работе. Так длилось до декабря 1934 г. День 1-го декабря 1934 года, ставший историческим днем — день убийства С. М. Кирова, секретаря Ленинградского обкома партии, стал переломным днём в моей жизни. Сразу в печати стали травить оппозицию, «Убийство Кирова, мол, их рук дело». В народе же упорно твердили, что убийство совершено неким Николаевым, за женой которого, якобы, ухаживал Киров. Иначе говоря, убийство совершено на почве ревности. Николаев, конечно, был казнён.

С тех пор прошло более 30 лет и, несмотря на то, что преемник Сталина — Хрущёв пытался раскрыть истинную картину и виновников убийства, ему это не удалось. По словам Хрущёва концы глубоко запрятаны. Казнён не только Николаев, но и арестовавшие его работники НКВД и причастные к его казни. По его словам убийство было инициировано сверху, то есть надо понимать от Сталина. Тогда становятся понятными действия Сталина в те дни и в последующем. Выискивались, где б они не находились, что бы ни делали бывшие оппозиционеры (оказалось, списки их были в НКВД) и… одних в тюрьму, других на «разделку», третьих на высылку и т. д.

Я был вызван в райком партии, и у меня был отобран партбилет. Никаких объяснений. Достаточным основанием является моя принадлежность к оппозиции в студенческие годы. Я, конечно, доказывал безосновательность по отношению ко мне такого действия, но Райком был сам в неведении, «как быть». Видимо, ждали указаний из Москвы. Такая неопределённость длилась с месяц.

В конце января 1935 г. я был вызван в Смольный. Солидный, лет 40, рыжеватый мужчина по фамилии Цесарский (я после встречал его фамилию в числе «разделанных» НКВД) достал мою личную учётную карточку и партбилет, вручил их мне и без всяких околичностей определил: «выехать в Новосибирск, в распоряжение обкома партии».

Кончился один 35-летний период моей жизни. Я уезжал из Ленинграда, может быть, навсегда. Помню, при проводах меня (февраль 1935 г.) брат задал мне вопрос: виновен ли я и связан ли я как-либо с оппозицией? Это было для меня обидно. Я уловил в этом вопросе элемент недоверия мне и вместе с тем, как народ верил в версию, что убийство Кирова совершено оппозицией. И я помню мой ему ответ: «Верь мне, ни помыслом, ни действием я перед парией не согрешил. Я чист, как слеза». И это было верно. Я был честнейшим коммунистом во всех своих действиях. Всегда и во всём проводил линию партии даже тогда, когда это не совпадало с моим пониманием. Я высоко держал коммунистическую мораль. Жившая во мне внутри неприязнь к Сталину — это не антипартийность, но и она не проявлялась наружу. С оппозицией после института я порвал всякую связь и вёл безупречную партийную жизнь.

Выдворение меня из Ленинграда в Новосибирск я тогда уже понимал, как усиление Сталинского произвола, давно творившегося в Стране, и который, к сожалению, мне пришлось испытать в полной мере.