Григорий Карпилов●●Кость в горле
Характер материала: Художественное произведение |
| Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений опубликовано с разрешения автора |
В Карпиловке люди болели как везде: сначала лечились домашними средствами и молились, а потом, если не помогало, шли к фельдшеру или к Хае. Часто, когда фельдшер заходил в тупик, то спрашивал: «У Хаи были?» или сразу посылал к ней. У Хаи был талант врачевателя — она инстинктивно чувствовала чем надо помочь. Часто фельдшер приходил к ней и они подолгу беседовали о разных болезнях и способах их лечения. Расходились довольные друг другом: Хая укрепляла свои умения знанием, а фельдшер открывал для себя новые возможности фитотерапии. Хацкель не ревновал — понимал, что их объединяет профессиональный интерес. Хая была родоначальником медицинской линии в семье — не все, но многие пошли по её пути: Гирш стал оториноларингологом (сейчас его называли бы «лор»); дочь Изи — окулистом. Жена Гирша Рахиль, её брат Ханан, его сын и зять также были врачами. Среди многочисленной родни Хая особо выделяла своего дальнего по крови племянника — Ефима, он был психиатром. «Все, и я в том числе, возятся с ливером», — часто говорила Хая, — «а Ефим — с душой».
Ефим был разносторонним человеком и, вникая в чужие больные души, изучал в то же время творчество душевнобольных, особенно выделяя живопись и музыку. Его сердило слово «сумасшедший»; он говорил: «Те, говорит о других „сумасшедший“, не имеет ума, а потому и сойти с него не может». Рахиль, смеясь, говорила: «Фима, ты занят опасным делом. Бога и душу отменили в 17-м, тебе пора сменить профессию», на что Ефим отвечал: «Душу, конечно, отменили, но от этого она не стала меньше болеть. Лучше подумай о Гирше: когда-нибудь он вылечит все уши, носы и горла и ему останется только преподавать да книжки писать. А врач без практики — уже не врач. А у меня всегда будет много работы». И действительно, Ефим работал чуть не сутками. Он приобрёл такую известность в республике, что можно было подумать, будто все иные болезни происходят из-за проблем с головой. Впрочем, сам Ефим был в этом глубоко убеждён.
В начале 1931 года его вызвали в Москву на ежегодный медосмотр Сталина. Каждый год состав медкомиссии, которой была оказана честь обследовать вождя, менялся. Менялись и диагнозы: вместо чёткой диагностики приглашённые доктора ограничивались рекомендациями — в душах уже поселился страх.
Белла, собирая Ефима в дорогу, плакала. Она была уверена без всякого обследования, что у «усатого» с мозгами серьёзные проблемы и умоляла Ефима не говорить лишнего, чтобы обязательно — «слышишь, Ефим, обязательно!» — вернуться домой. Белла была всегда тиха, но тут она дала волю чувствам и вой стоял в доме как по покойнику. Пришёл Хацкель, тяжело поднялся по лестнице на второй этаж (ему было под восемьдесят), постоял и сказал: «Не накликай беды, дочка» и ушёл, не проронив больше ни слова. Белла затихла и, продолжая собирать чемодан мужа, молча глотала слёзы.
В день обследования, вечером, Ефим позвонил из Москвы Гиршу: «У него (далее последовала фраза по-латыни). Я не могу молчать». И повесил трубку.
Рахиль негодовала: «Он думает, что они не понимают латыни. Так им переведут. Фима поставил нас под удар. Гирш, следующим будешь ты». Гирш впервые в жизни прикрикнул на жену: «Фанни, замолчи! Хуже, чем сейчас Ефиму, никому не будет. Подумай лучше как подготовить Беллу». (Гирш называл жену «Фанни» лишь в минуты сильного раздражения — до революции Рахиль была эсеркой).
Ефим из Москвы не вернулся.
Через полгода Хая (был ли Ефим в это время в тюрьме или в лагере или вовсе уничтожен — неизвестно по сей день) почувствовала себя плохо. Проанализировав своё состояние с дотошностью профессионального исследователя, она сообщила Гиршу (ему Хая более всех доверяла), что у неё рак. Категорически отказалась от услуг профессиональной медицины: «Когда я вижу белый халат, чувствую себя больнее, чем на самом деле. Я сама сделаю всё, чтобы прожить побольше и уйти без боли».
В январе 1934 года Хаи не стало. Гирш настоял на вскрытии (Хацкель был против). Врачи были поражены; они сообщили Гиршу, что болезнь вступила в последнюю фазу не менее трёх лет назад, но затем «законсервировалась» и медленно тлела всё это время. Хая сама стала своим последним пациентом.
Тогда же, в 34-ом, начались неприятности у Гирша. Круг постепенно сужался, исчезали друзья и коллеги. Известные в республике люди, в преданности которых не было ни капли сомнения, объявлялись врагами народа — шпионами, диверсантами, вредителями. Гирш был уверен в их невиновности и массовые аресты обескураживали, вселяя страх. Поневоле Гирш перебирал мысленно факты своей жизни, которые могли бы стать основанием для ареста. Вспоминалась недавняя история с Ефимом — Гирш знал, благодаря его звонку, о болезни Сталина и не сомневался в точности диагноза, поставленного Ефимом. Знал он и то, что его могут просто убрать, безо всякого ареста. Гирш дружил со многими ныне арестованными — это тоже повод для осуждения. Большинство друзей и сотрудников, с которыми Гирш был близок, евреи. В нынешней ситуации, на фоне всеобщего интернационализма, его запросто могли обвинить в участии в сионистской организации. Но то, что случилось, ожидалось менее всего.
Кое-кто из рьяных партийцев вспомнил, что в 1919 году на партийном диспуте революционерка под кличкой Землячка назвала Гирша «толстовцем». Вопрос поставили на бюро райкома и было решено исключить его из партии с испытательным сроком на год. По существу, это означало скорый арест. В доме появился чемоданчик с двумя сменами белья и сухарями.
Гирш не чувствовал себя изгоем, спасала работа. Он по-прежнему часто оперировал, проводил консультации, преподавал, писал научные статьи и книги. Времени даже прибавилось, его не отнимало посещение еженедельных партсобраний. В начале отлучения кто-то, бывало, пробегая мимо, кричал: «Григорий Хацкелевич, не забудьте, сегодня… Ах, вы же…» — и убегал ещё быстрее.
Почти сразу после заседания в райкоме практически прекратилось общение с большинством сотрудников и наглухо замолк телефон. Закончились субботние посиделки с друзьями — Гирш сам объявил, что встречи надо прекратить. Два верных друга не послушались его — Юля Метлицкий, стоматолог и Гриша Фрид, кардиолог. (Юлий Калманович Метлицкий впоследствии приобрёл широкую известность, создав собственную школу. Во многих странах мира трудятся его ученики; жаль, что в собственном государстве никого не осталось).
Закончился испытательный срок и Гирша вызвали в райком. Он шёл и думал о том, что честным человеком можно оставаться и без партбилета. Тем более, той партии, в которую он вступил в 1916 году, уже давно нет. Для многих членство — средство для извлечения той или иной выгоды. Партийность — испытание: учёные прекращают исследования и пишут научно обоснованные доносы на коллег; педагоги растят из студентов сексотов, которые, дождавшись удобного момента, сажают своих учителей; дети, видя превращения своих родителей, перенимают их стиль поведения и при этом продолжают считать себя «верными ленинцами».
В здание райкома Гирш вошёл с уверенностью в том, что домой его уже не отпустят. В длинной узкой комнате под портретами Маркса, Ленина и Сталина сидели трое. «Вшестером судьбу мою решат» — подумалось Гиршу. И ещё: если домой попасть не суждено, как отсюда и куда повезут? Или уже не повезут? Может, у них всё на месте предусмотрено…
В это время один из «тройки» встал и начал говорить. Гирш заставил себя вникнуть в смысл. «…проявил себя как настоящий коммунист, достоин возвращения в ряды партии и вручения партийного билета. За истекший период вам надо заплатить членские взносы. Поздравляю вас с восстановлением в Коммунистической партии!» — с этим словами ему протянули его партбилет.
Гирш услышал собственный голос: «Партия прожила без меня, я проживу без партии», — взял билет, положил его на стол и вышел, не взглянув на остолбеневшую «тройку».
Потом он долго бродил по улицам, прощаясь с городом. Придя домой, сказал Рахили, чтобы она готовила чемоданчик и ушёл к себе в кабинет.
Позвонили в дверь. «Как быстро», — подумал Гирш, — «даже ночи не дождались». На пороге стояли двое. «Доктор, мы за вами. Возьмите инструменты». «А больше ничего не надо?». «Нет. Поторопитесь, внизу машина». Спустившись, удивился тому, что их ждал очень красивый лимузин.
Оказалось, что главный чекист республики за обедом подавился рыбьей костью. Стали обзванивать врачей (учитывая пристрастия пострадавшего, евреям звонили в последнюю очередь). Доктора, узнав, кому нужна помощь, моментально забывали о клятве Гиппократа. Кто-то ссылался на давнее отсутствие практики, кто-то на вчерашний перепой. Когда русские врачи закончились, позвонили Гиршу, но его ещё не было дома и тогда за ним приехали.
Гирш вошёл в квартиру чекиста, тщательно вымыл руки и подошёл к еле дышащему хозяину.. Нахмурившись, он засунул ему в горло два пальца и быстрым движением вынул кость. Затем вновь вымыл руки, вежливо отказался от предложения хозяйки сесть за стол и уехал домой.
Через два часа раздался очередной звонок в дверь и в квартиру вошёл спасённый Гиршем чекист.
Он зашёл в кабинет и поставил на стол бутылку водки. Гирш пить отказался: он не брал в рот спиртного и лишь иногда пробовал имбирную настойку и вишнёвую наливку, которые готовила Хая. Рахиль принесла в кабинет закуску и ни слова не говоря, вышла. Чекист пил, почти не закусывая, и шёпотом кричал: «Как ты мог такое сказать в райкоме? Люди за меньшие проступки, а то и вовсе без вины пропадают без следа. А на тебе столько всего… Болтаешь много — раз, а про родственника твоего, психиатра, думаешь — забыли? И то, что он по телефону сказал, думаешь — забыли или не поняли? Да ты всем как кость в горле! (Гирш невольно улыбнулся, представив, будто это он недавно торчал в горле чекиста). Это не смешно! Да, ты лучший в республике врач по специальности, которую мне никогда не выговорить. Но есть и русские врачи по этой специальности, и они будут рады убрать тебя. Сегодня тебя спас случай. Но я не вечен, а тебе сейчас нужно уехать, исчезнуть на несколько лет из Минска, чтобы о тебе забыли. Даю тебе два месяца на сборы».
Через полтора месяца Гирш с семьёй уехал в Витебск. Там для него моментально нашлось место в филиале Минского мединститута.
Старший сын к этому времени учился в Ленинграде, в знаменитом Технологическом институте. Младший был ещё школьником.
Гирш часто мыслями обращался к Минску. Там остались друзья, квартира, милые сердцу улицы. Как долго продлится витебская ссылка? Неужели он уже не вернётся домой? Конечно, дом там, где семья и работа. И к тому же Гирш всё время помнил слова чекиста о том, что он — кость в горле. И потому, что лучший, и из-за Ефима, а главное — потому, что он еврей.
Прошло почти семь лет, как семья переехала в Витебск. Старший сын Саня давно окончил институт и работал на оборонном предприятии. Скоро у него должен был начаться отпуск, и Саня собирался приехать к деду Хацкелю. Семья Гирша тоже собиралась в Минск — навестить Хацкеля и потом вместе с Саней поехать в Евпаторию.
Все планы были перечёркнуты 22 июня.
Младшему сыну Вите было 13 лет, и он понимал многое, но совершенно не мог понять, почему так всё переменилось в один день. Он даже попробовал закурить при взрослых, но они не обратили на него внимания, только Рахиль обронила: «Это не игрушки». Витя понял, что слова мамы относятся не к курению, а к войне. На второй день Гирш ушёл в военкомат, вернулся в военной форме. Он был очень необычен в ней, непривычен, постоянно поправлял кобуру и заметно нервничал. Его назначили главврачом санитарного поезда. Гирш сказал, что Рахиль с Витей должны немедленно уехать в эвакуацию, в Челябинск; поезд отправляется через три часа. Витя сказал, что немцев скоро погонят одним ударом и им вовсе не надо торопиться. Гирш рассеянно посмотрел на него и тихо сказал: «Конечно, погонят. Только когда, неизвестно. А если немцы войдут в Витебск, они первым делом уничтожат евреев. То есть, тебя и маму». «А дедушку Хацкеля мы возьмём с собой?» — спросил Витя. «Он поедет другим поездом, и вы встретитесь в Челябинске», — ответил Гирш и посмотрел на Рахиль. Она отвела глаза.
Когда Витя с Рахилью ехали в поезде, сообщили, что немцы взяли Минск, Витя спросил у мамы: «Как ты думаешь, наши дедушки (имелся в виду Хацкель и отец Рахили — Натан) уже уехали из Минска?» Рахиль, стараясь говорить спокойно, отвечала: «Они уже, может, приехали в Челябинск и ждут нас там». Витя радовался больше всего тому, что увидит Хацкеля, тот поощрял тягу мальчика к театру и даже подарил ему за полгода до войны, на день рождения, книгу — «Федру» Расина. Книга была издана до революции. Витя спотыкался вначале, вникая в старую орфографию, но с увлечением читал книгу, стараясь представить себе действие в лицах. (Через 45 лет Витя — точнее, не Витя, а Виктор Карпилов, основатель и признанный мастер телевизионного театра — поставил «Федру» на белорусском телевидении).
В эвакуации Витя работал на заводе «Калибр», с ним же переехал в Ярославль. Его цех находился на сцене театра имени Волкова. По ночам труппа театра (точнее, её женская часть) репетировала, и Витя с замиранием сердца следил за созданием чуда — спектакля.
В 1943 году Рахиль получила письмо от Татьяны Вербицкой, невесты Сани, в котором она рассказывала о его последних днях — Саня умер в военном госпитале от истощения через две недели после снятия блокады Ленинграда. Вербицкая ненамного пережила своего жениха — она писала письмо Рахили, находясь при смерти.
В августе 44-го Рахиль с сыном возвратилась в Минск. Их старой квартиры не было — сгорела. Они поселились в здании 2-й Советской больницы, а когда вернулся Гирш, им дали двухкомнатную квартиру в чудом уцелевшем во время войны доме. После четырёх лет мыканья по углам собственная квартира казалась фантастической удачей.
Гирш сразу включился в организацию восстановления медицинского института. Постепенно возвращались бывшие студенты. Странное это было зрелище: за столами в аудиториях сидели дядьки в вылинявших гимнастёрках и, коряво держа карандаши в привыкших к спусковому крючку пальцах, писали конспекты.
Гирш и Рахиль быстро узнали о судьбе своих отцов (Хацкель был застрелен в гетто в день своего 90-летия, Натан — зверски убит в центре Минска на глазах у многих знавших его), подробности постепенно всплыли в рассказах очевидцев. Сестра Гирша, Аня, вырвавшись из гетто накануне его уничтожения, воевала в еврейском партизанском отряде (Гирш с удивлением узнал, что в обычные партизанские отряды евреев не брали — исключение составляли врачи — это и вынудило евреев создать собственные. «Даже тут — кость в горле», — думал Гирш.
Жизнь постепенно входила в привычное русло. Быстро восстановились начальственно-партийные кадры. Спасённого Гиршем чекиста не было в живых, он был расстрелян ещё в 1939 году. О «прегрешениях» Гирша, казалось, забыли, а может, решили не вспоминать до поры в связи с нехваткой кадров.
В начале 1948 года Гирша и его коллегу-анатома вызвали в ЦК и сообщили, что им оказана честь написания совместной книги, которая освещала бы состояние современной белорусской медицины как составной части советской — естественно, «идущей впереди планеты всей». Срок для исполнения дали небольшой — год. Для фундаментального труда, который должен был вобрать в себя достижения по всем направлениям медицины — явно недостаточный.
Гирш быстро понял, что ему придётся взять на себя больший груз — коллега умел писать лишь славословия вождю и доносы на «товарищей по цеху». Обоими «искусствами» анатом владел виртуозно — так, его предисловие к их общей книге состояло из 52-х страниц, из которых убедительно и неопровержимо явствовало, что все достижения советской медицины принадлежат лично «дорогому и любимому товарищу Сталину», а роль светил медицины сводится в лучшем случае к ассистентским обязанностям. На каждой странице имя вождя упоминалось не менее 4-х раз — такая была негласная норма. Справедливости ради надо отметить написание анатомом небольшой статьи по специальности, которая вводила читателя в курс анатомии, преподаваемый в средней школе.
Благодаря помощи коллег книга была закончена в январе 1949 года и сдана в типографию.
В один из тусклых дней февраля, после сложной операции и 3 пар лекций Гирш пришёл домой. Сел за стол и в ожидании позднего обеда развернул газету. В ней всё было как обычно: триумфальное шествие Советской власти сопровождалось усиленным поиском врагов и перевыполнением плана по их нахождению. Славословия вождю, поутихшие во время войны, разразились с новой силой. Набирала силу новая кампания — с явным антисемитским душком. «Как им не надоела одна и та же шарманка?..», — с усталостью успел подумать Гирш.
Раздался грохот. Рахиль рванулась в комнату, увидела опрокинутый стул и, как ей показалось, лежащего без сознания мужа. Приехавший врач констатировал моментальную остановку сердца.
Совместный труд вышел в марте под авторством только коллеги-анатома. Гирш и после смерти оставался «костью в горле».
