Ида Нудель●●Рука в темноте●Часть 5
| ← | Книга: Рука в темноте Характер материала: Мемуары Нудель, Ида |
→ |
| Дата создания: 31 августа 2013. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений• Публикуется Михаилом Израильским - племянником автора |
Проблем, требовавших немедленного вмешательства было очень много. Опыта в их решении – никакого. Помощь заключённым и их семьям; помощь тем, кого преследует власть; помощь с получением вызовов из Израиля;, передача на Запад информации о том, что происходит с движением евреев; встречи с иностранными туристами ..... Нужно, нужно.........
Я лично решила сосредоточиться на помощи заключённым и тем, кого в настоящий момент преследует власть. Я жила в Москве и это давало мне значительные преимущества перед теми, кто жил в провинции.
Я начала посылать письма тем заключённым, чьи адреса мне удалось узнать от разных людей. Разыскала адреса нескольких родственников и пригласила останавливаться у меня по пути в зону.Некоторые откликнулись доброжелательно и даже с благодарностью, другие, не понимая мой личный мотив,вообще не ответили. Формировались человеческие симпатии и антипатии.
Наиболее доверительные отношения сложились с Моисеем Иосифовичем Менделевичем, сын которого, Иосиф, был осуждён на 13 лет строго режима за намерение нелегально покинуть Советский Союз. Моисей Менделевич навестил меня проездом со свидания. Мы составили список всех арестованных в 1970 году, постепенно его заполнили нужной нам информацией.
У каждого человека своя история. Некоторые истории входят в одно ухо и выходят в другое. Иногда случается услышать историю, которая почему-то поражает воображение. Я была в постели, когда в дверь позвонили. «Кого нелёгкая сила несёт в такую позднотищу? Скорее всего не чекистов». На мой сердитый вопрос за дверью ответил извиняющийся мужской голос. «Ида, я из Новосибирска, ваш адрес мне дали Полтинниковы. Могу ли я у вас переночевать,?» «Ждите, я оденусь», - ответила я не очень дружелюбно.
Он извинялся за позднее вторжение, был ужасно взволнован, много говорил. Рассказал о городских новостях: об отказах и разрешениях. Потом о себе. Истории следовали одна за другой. Эту он рассказал в 2 часа ночи, последней его ночи в Советском Союзе, на пути в Израиль.
Два молодых учёных преподавали в Московском университете. Оба – евреи. Оба – вольнодумцы. Оба подписали протест после ареста писателей Синявского и Даниеля. Их уволили из университета, обоих. Армянская Академия Наук ответила положительно на их предложение. Оба стали жителями Еревана. Один из них решил сделаться армянином. Он блестяще выучил армянский язык и женился на армянке. Второй пытался сделать тоже самое, но как то не очень лежала к этому душа.
Блуждая по волнам своего радиоприёмника он услышал передачу радиостанции «Голос Израиля». Сумасшедшая мысль осенила его. «Зачем, сказал он себе, мне переделываться в армянина, когда я уже есть еврей!» Долго выяснял, как можно уехать в Израиль. Добрался до ОВИРа и с гордостью заявил какому-то чиновнику, что он еврей. «Ну и что?», - ответил тот весьма скучно. «Ну вот, я еврей и хочу в Израиль!», - сказал молодой человек. «А родственники у вас в Израиле есть? Только к родственникам можно выехать», - ответил чиновник. «Наверное есть, но я с ними не знаком!» - промолвил огорченно молодой человек. И услышал категоричное - «Не могу принять заявление без вызова от родственников».
Однажды чекист сказал мне: «Вы страшная женщина, Ида Яковлевна, вас не за что ухватить. У вас нет ни жадности к деньгам, ни к славе. Вам ничего не надо». «Мне нужна виза», ответила я. «Вы не понимаете, это из другой истории». Я понимала о чём он говорит. Вступая в конфликт с КГБ я много думала о причинах тех историй, которые уже знала. Я поняла, что КГБ наносит удар по «слабому месту». Будь то какая-нибудь страсть, болезнь, дети, старые родители. С отъездом моих родственников в Израиль было труднее мною манипулировать . Я очень старалась не подставлять КГБ свои слабые места.
Я учила иврит в неофициальной группе Владимира Престина и он был для меня высшим авторитетом во всех проблемах этой сюрреалистической жизни. Владимир Престин показал своим примером как нужно разговаривать с властью, как не бояться, когда они толпой окружают тебя.
"Наконец-то я села за машинку, наконец-то! Ребятки мои дорогие! Кругом такая тишина, что если бы не птицы, я бы спокойно могла подумать, что меня уже нет, что это тишина другого мира. Тишина и навела меня на мысль рассказать вам историю, о которой вы слышали, но не знаете почему так произошло. Мне кажется, что я помню последовательность событий правильно. В мужском мордовском лагере политзаключённых умер Юрий Галансков. Он был давно и тяжело болен. Но по стандартам советской карательной системы если из тебя не течёт кровь, или если твоё тело не горит страшным пожаром, ты совершенно и абсолютно здоров. И вот, этот молодой и «совершенно здоровый» человек вдруг умирает в зоне. Это был, может быть, 1973 год.
В это время, или несколько раньше, отец Сильвы Залмансон, единственной женщины, осуждённой на первом Ленинградском процессе к 10 годам лишения свободы за намерение похитить советский самолёт, Иосиф Залмансон, сообщил, что Сильва плохо себя чувствует, она теряет слух.
Группа евреев решила пойти в Президиум Верховного Совета с требованием освободить всех осуждённых по ленинградским процессам, а Сильву, в виду её болезни, освободить немедленно. Накануне, поздно вечером, в дверь моей квартиры позвонили. На мой вопрос: «Кто там?» последовал ответ: «Милиция, откройте!». Я стояла в нерешительности позади закрытой двери. Что делать? Если я открою, они меня уведут и завтра я не смогу выйти на демонстрацию.
«Откройте, я требую, говорит заместитель начальника 72 отделения милиции». Да, я знаю этот голос. Этот человек колотил в мою дверь и угрожал арестом и всяческими наказаниями в тот вечер, когда власти решили прервать нашу голодовку в ЦК. Я открываю дверь, я не хочу возбуждать его ненависть и агрессивность не зная, что он от меня хочет. За дверью оказалось двое мужчин. Второй мужчина был в штатском. «Можно войти?» - спрашивает милиционер в форме. «Кто с вами второй человек?» «Я объясню в квартире». «Нет»- отвечаю я, «объясняет сейчас, в квартире будет слишком поздно». «Я настаиваю Ида Яковлевна, чтобы вы впустили нас в квартиру». «Вы, поскольку вы в форме и я знаю вас лично, можете войти, но второй человек должен остаться за дверью или он должен назвать себя». «Разрешите войти Ида Яковлевна. Мы вам всё объясним в квартире». «В квартире будет слишком поздно» - повторяю я. «Кто второй человек. Я не разрешаю ему входить. Почему вы пришли так поздно, если есть ордер на арест, тогда другое дело». «Сегодня ордера нет», - отвечает человек в милицейской форме. «Тем не менее я настаиваю, чтобы вы нас впустили». Ситуация не имеет конца. Мы все трое стоим еле сдерживая эмоции. Завтра рано утром мне обязательно надо выйти из дому. Моё упорство может завести меня в милицию раньше времени. «Пожалуйста, вы, гражданин майор, можете входить, вы в форме и я вас знаю лично, но второй гражданин, его я никогда не видела и не знаю с какими намерениями он пришёл. Я не разрешаю».
Майор Загладин входит в квартиру, прикрывает дверь и зловещим шопотом говорит мне: «Я прошу вас впустить его. Я прошу вас об этом. Не забывайте, Ида Яковлевна, вы ещё не получили визу на выезд.» «Кто этот человек и что он хочет от меня?» «Это заместитель начальника районного отдела КГБ, вы завтра не должны идти на демонстрацию. Ида Яковлевна, я прошу вас, не осложняйте моё положение». «Моя квартира прослушивается. Каждое ваше слово сейчас звучит в КГБ». Он бледнеет и меняет тон разговора немедленно.
«Впустите его или у вас завтра будут крупные неприятности». Нет, завтра мне неприятности совершенно не нужны, мне надо дойти до Президиума Верховного Совета. «Пусть войдёт» - говорю я. Майор стремительно идёт к двери и открывает её.
Мужчина в штатском входит и, уже с порога, кричит мне в лицо: «Если вы завтра посмеете выйти из дома, то будете арестованы». И ещё что-то не менее угрожающее и стремительно выходит из квартиры. Майор выбегает за ним. В глазах моих темно. Эта получасовая, а может быть пятиминутная стычка, эта сцена опустошила меня. Они ушли бешеные от невозможности раздавить, уничтожить меня тут же на месте. Что же будет завтра? Окна моей квартиры выходили на противоположную сторону от входной в дом двери и я не могла посмотреть, что делается во дворе. Соседи боялись здороваться со мной и были очень злы на меня . Конечно я раздражала их. Частое присутствие милиции вокруг дома невольно вовлекало их, заставляло нервничать. Если я случайно оказывалась с кем-то из соседей в лифте, то самые смелые тихо говорили: «Что им от тебя нужно?» и, не дождавшись ответа опускали глаза. Как правило я ехала в лифте одна.
В эту ночь я плохо спала. Нужно решить как же мне поступить – выйти утром из дома или остаться? Если утром я выйду из дома, может случиться что я получу 15 суток предварительного заключения. Мне кажется, что в последние недели они как - то спокойнее ведут себя. А если идут какие-то переговоры и нас готовятся отдать Израилю? Если я не выйду, послушаюсь. Что будет со мной после? Почувствовав, что меня можно запугать КГБ так начнёт меня ломать, что я и костей не соберу. Оставаться дома категорически нельзя! Как бы я не опасалась тюрьмы, ещё больше я должна опасаться ошибки в поведении. Утром я выйду из дома.
С трепетом я открыла утром дверь из своей квартиры. Никого. На лестничной площадке тоже пусто. Спускаюсь в лифте на первый этаж. Тоже спокойно. Теперь нужно открыть входную дверь. «Ну, говорю я сама себе, Ида - вперёд! Нужно выходить». Открыла дверь. Внимательно оглянулась. Все мои чувства сейчас в моих глазах. Как будто бы никого подозрительного нет. Спокойно иду по дорожке. Вдруг меня окликает мужской голос: «Ида!». Я ускоряю шаги, быстрей, бегу – скорей добраться до дороги, до людей! Мужчина бежит за мной. Я увидела ещё одного, бегущего ко мне с другой стороны. Они окружают меня. Я кричу, хотя не вижу никого вокруг: «Смотрите, что они делают! Люди, помогите! Помогите!» Я не вижу не единой души, как будто это необитаемый остров. Меняю направление, хочу от них убежать. Один из них стремительно настигает меня. Я вижу, как по асфальтовой дорожке, задом к нам, приближается машина. Удар. Я падаю. На меня наваливается один. Я стремлюсь вырваться. Попытки мои жалки. Под весом его тела и ярости я не могу двинуться. Меня хватает кто-то за ноги. Бандит, который повалил меня, вскакивает, хватает обе моих руки и волочет по земле. Я сопротивляюсь, дёргаю руками и ногами, но освободиться невозможно. Дотащили до машины. Из неё выпрыгнул мужчина, стремительно открыл дверцу, мое тело туда закинули и кто-то третий лёг на меня всем своим весом. Бандиты вскочили в машину и захлопнули дверцы. Машина помчалась.
Я сижу, зажатая между двумя бандитами. Третий на переднем сидении, рядом с водителем, повернувшись ко мне лицом. Все тяжело дышат и молчат. «Бандиты», сказала я не в силах сдерживаться от потрясения, «бандиты, бандиты вы!». Они молчат. Привезли в какое-то отделение милиции. Я металась по комнате, тесно заставленной столами и стульями и не могла успокоиться. Как надо мной надругались! Я обещала этим бандитам все наказания, которые человек может получить и на земле и на небе. Из их реплик я поняла, что они ничего обо мне не знали. Оба были дружинниками, добровольцами. Один из них был постарше, второй совсем молод. Старший стремился понять, что произошло. Оба русские и никогда не слышали о том, что евреи уезжают в Израиль. Они принесли мне булку хлеба и котлету из столовой напротив. Дали графин с водой. Телефонный аппарат был немедленно унесён из кабинета. Тянулись часы. Меня все чаще и чаще оставляли в комнате одну.
Я немного успокоилась. Время сделало своё дело. Огляделась. Комната находилась на высоком первом этаже, окно выходило на крышу над дверью. Невысоко, можно спрыгнуть. Если это внутренный двор милиции, то я уйти не смогу. Если это переулок, то я могла бы убежать, если бы мне повезло. Но куда я пойду? Домой? Меня там будут сторожить. К знакомым? И принести им море неприятностей с милицией. Я не могу вовлечь другого человека и себя в ситуацию, когда мне могут сказать: «Пожалуйста, уйди». Я спрыгнула с окна. В комнату немедленно вошёл милиционер. «Что происходит?». Я молчу. Он остаётся сидеть в комнате. Я и не знала, что снаружи меня сторожат, да и пребывание моё в милиции очень затянулось. За окном уже полная темнота.
Я очень устала от сумасшествия бурного утра и тягостного сидения в милиции. Скорее бы кончилось это ожидание. Как бы я хотела оказаться сейчас дома, залезть в тёплую ванную, отмыть волнения, прикосновения этих рук, тяжесть чужих тел, стон моего сердца. Я так устала сегодня. Где я окажусь завтра? В комнату входит пожилой, который сегодня утром охотился на меня. «Что вас ждёт, как вы думаете?» - спрашивает он. «Судя по поведению милиции мне готовят срок».
«Срок?! Я очень сожалею, что принимал участие в этом. Я не знал, куда меня посылают. Они не сказали. Я много раз принимал участие в задержаниях, но не встречался с таким мужеством. Извините меня». Я промолчала. Вошёл милиционер и приказал мне выйти. Второй мгновенно оказался у дверей. Плохой знак! - пронеслось в голове. «Идите за мной!»
Меня вывели из здания милиции и подвели к машине в которой развозят арестованных. Заводят в бокс и запирают дверь на ключ. Бокс очень узкий. Неудобно сидеть, неудобно стоять, даже мне с моим малым ростом. Ощущуение, что уже несколько часов меня везут и везут. Это наверное потому, что очень неудобно сидеть и ноги затекают. Машина останавливается, а я сижу и сижу в запертом ящике. Мыслей никаких! Я так устала, что хочу только занять горизонтальное положение и чтоб меня оставили одну. Лечь, закрыть глаза и рот и молчать.
«Выходите!» - железная дверь открывается. Непонятно, это тюрьма или милиция. Меня заводят в дальний угол комнаты. Несколько столов, милиционеры. «Дайте паспорт».«У меня нет с собой паспорта» - отвечаю. «Как это, нет паспорта?» «Нет привычки носить с собой паспорт». Заполняют анкету привода. «Распишитесь»«Не буду, арест незаконен, предъявите обвинение» «Вам никто не сказал, что вы арестованы. Вы собирались нарушить порядок в городе. Вас задержали дружинники»
«Не дружинники, а бандиты. Напали, повалили, тащили за руки и ноги по земле» «Неправда» - говорит милиционер, «с вами обращались очень вежливо. Вас задержали работники народной дружины. За клевету вы будете строго наказаны. Вызовите понятых, она отказывается подписывать протокол.» Входят понятые и молча подписывают свои фамилии там, где им указывают. Им ничего не рассказывают и они вопросов не задают. «Сядьте вон там и ждите». Я сижу на скамейке, рядом стоит милиционер. Преступница! По телефону ведутся переговоры о какой-то женщине. Через некоторое время входит в комнату немолодая, грязно одетая толстая баба. Трудно ассоциировать это создание со словом женщина. Баба – это точно. Милиционер говорит: «Идите с этой женщиной в тот угол». Я иду. Кто знает, может быть нам вместе придётся сидеть в камере. Она говорит, обращаясь ко мне: «Раздевайся, будет личный досмотр». «Что это значит?» - спрашиваю я, «Не понимаю, что вы будете делать». «Раздевайся» - она повышает голос, «Я приказала тебе раздевайся!»
Милиционеры стоят сзади. Она говорит: «Они отвернутся». Кажется я начинаю соображать. Они отвернутся, а я должна раздеться. «Я что, арестована? Мне не показали ордер на арест. Если арестована – дайте мне документ. Раздеваться не буду». «Грамотная нашлась!» - говорит милиционер, «раздевайся или разденем силой!» Сегодняшний день ещё не кончился! «Мой арест незаконен, я отказываюсь раздеваться!» «Отказываешься?» «Да!»«Разденьте её!» - приказал сидящий за столом. Два здоровенных милиционера хватают меня, заворачивают мои руки назад. Эта чумазая баба своими грязнющими руками растёгивает моё пальто, кофту, шарит по груди. «Б-г мой, зачем это?» Не найдя ничего она отнимает свои мерзкие руки от моего тела, задирает мою юбку, стаскивает с меня штаны и снова шарит по моему голому телу. В глазах моих темно.
Я молчу. Потом у меня отнимают очки, все мои вещи и ведут полуслепую по каким-то лестницам всё ниже и ниже. Мне трудно идти за ними, этими здоровыми мужиками, лестница винтовая, полумрак. Я отстаю от переднего, сзади толкают меня в спину: «Быстрее!». Я всеми силами вцепилась в поручни лестницы, нащупывая ногами ступени. Молча выдерживаю толчки. Только бы не упасть и не покатиться вниз. Остановились. Загремели ключи, втолкнули меня куда-то. Крохотная камера, почти темно, на полу сидит женщина,. Дверь закрывается, гремит запор. Часть пола покрыта деревянным настилом. Наверное это для сна. На конце настила небольшое возвышение. Это, очевидно вместо подушки, изголовье. Гуманисты! За дверью камеры голоса мужчин, шаги охраны.
«За что тебя сюда?» - спрашивает женщина. Лица её мне не видно, только светлое пятно там, где голос. «Меня взяли на вокзале» - говорит она. «А тебя где?» «Я шла на демонстрацию. Я еврейка. Хочу уехать в Израиль». «Прекратите разговоры в камере» - кричит милиционер, «выводить не буду!» Ужас! В камере нет унитаза!. Как назло мне немедленно нужно выйти. Снимаю с себя пальто, ложусь на лоски и укрываюсь им с головой. Душат слёзы. Нет, я рыдать не буду, но рыдания побеждают мою волю. Укутываю свою голову так, чтобы не было слышно моего страдания. Через некоторое время дверь открывается и женщину уводят. Я остаюсь одна. Сколько времени прошло с тех пор, как меня сюда привели? Я чувствую, что часы у меня на руке. Смотрю на них, но ничего не вижу. Надо заставить себя уснуть.Уснуть чтоб ничего не помнить, ни о чём не думать.
Не знаю, спала я или дремала, или вовсе не сомкнула глаз, когда дверь в камеру открылась и милиционер приказал мне отдать часы. Я повиновалась молча. Сна нет. Мучительно хочется в уборную. Но для этого надо с ними говорить! Говорить с ними – это как бы поставить себя на один уровень, уровень людей между которыми возможно взаимопонимание. Нет, не сейчас, я не могу сейчас говорить с ними. Надо потерпеть, может быть мне расхочется. Все мои мысли крутятся вокруг уборной. Так жить невозможно, решила я, придётся говорить. Я стучу ногой в дверь камеры. «Выведите меня в уборную». Дверь открывается немедленно. Я выхожу. «Идите сюда» - говорит милиционер. «Я не вижу, у меня отняли очки». Он подходит ко мне и поворачивает меня в нужном направлении. Медленно, тщательно ощупывая ногами пол, я продвигаюсь. Наконец я у цели! Какое это счастье, когда тебе не жмёт и не давит и твой мочевой пузырь пуст! Глотаю несколько глотков воды из крана. С тех пор, как мне утром дали немного еды и воды в милиции, во рту не было ничего. Меня отводят в камеру, ложусь на деревянный пол и стремлюсь заснуть.
Жизнь тянулась бесконечно долго в этом подземелье. Никакого контакта с внешним миром. Принесли еду, похоже что из столовой. Значит это не тюрьма. Значит это утро. Я в камере одна. Мне никто не нужен. Любой разговор был бы для меня пыткой. Только молчание может излечить от боли вчерашнего дня. Ещё раз принесли еду. Значит уже вечер. Что ждёт меня за пределами этой камеры? Какую месть мне готовит власть?
Время от времени приходит забытьё. То ли сплю, то ли дремлю. Безразлично всё, мысли шевелятся очень медленно или вообще никаких мыслей нет. Существуешь, не живёшь.
Где-то далеко глухие звуки, значит движение, кого-то уводят, кого-то приводят. Подземелье. В течение нескольких дней моими впечатлениями были вывод в уборную и еда два раза в день. Еда рассказывала, что пришёл вечер или утро. В общем это не имело никакого значения. Думать не могу, а может быть не хочу.
Сколько дней так продолжалось, не знаю. Открылась дверь, «Выходите, идите за мной!». Теперь легче, мы идём вверх и он один, впереди меня. Вводит в большую, очень светлую комнату. Такую светлую, что я даже зажмуриваюсь. За столом милиционер. «Подойдите ко мне». На его столе лежат мои часы, очки, кошелёк. Он разрешает мне всё взять. Одеваю очки и испытываю просто наслаждение. Я вижу –и вновь становлюсь человеком. Милиционер говорит: «Вы свободны, можете идти домой или куда хотите». Выхожу из милицейского двора и быстрым шагом куда-то иду. Я не знаю где я и куда иду, главное – подальше от этого места. Не потому, что страшно вдруг вновь заберут. Нет, раз уж выпустили без всяких бумаг, без фарса «судебного разбирательства», значит что-то произошло. Случайный прохожий на мой вопрос: «Который сейчас час?» ответил, что десять часов утра. «А какой сегодня день недели?» - нерешительно спросила я. Он странно посмотрел на меня и сказал: «Суббота». «Суббота! Как хорошо! Я пойду к синагоге и узнаю все новости – что было и что не было. Но сначала домой! Залезу в ванную и отмою себя от грязи и впечатлений прошедших дней».
Один раз в неделю, именно в субботу с утра, те, кто хотел получить какую-либо информацию о евреях, об эмиграции, те, кто хотел увидеть знакомых или получить совет, приходили к синагоге. Здесь можно было встретить знакомых, о которых давно забыл. Здесь знакомились с учителями иврита, назначали расписание занятий. Здесь встречались с иностранными туристами. Здесь заводили знакомства пожилые и юные и становились друзьями или любовниками. Здесь, среди большой толпы евреев и русских, можно было найти тех, которые хотели покинуть нашу милую страну. Сюда приходили разные люди и, под пристальным наблюдением милиции и КГБ, толкавшихся в толпе, и оборудованных новейшей подслушивающей аппаратурой, здесь назначались демонстрации и, практически, решались все неотложные вопросы.
Если же у кого-то возникала необходимость очень конфиденциального разговора, то отходили на несколько метров в сторону. Мы не были ни революционерами, ни подпольщиками. При современном способе коммуникации, а именно телефоне, при разношёрстности толпы и различии побудительных причин, никаких тайн быть не могло. Любое слово передавалось по десяткам телефонов, меняя смысл, обрастая несуществующими подробностями. Свои симпатии и антипатии люди выражали открыто. Информация сама текла в руки власти. Только не жалей кассеты на запись телефонных разговоров.
В тот раз у синагоги было очень много народа. Оказалось, что милиция схватила более 20 человек. На меня накинулась какая-то женщина: «Такое время, людей арестовывают, а ты не можешь позвонить и сказать где ты!» «В моей камере не было телефона» - отвечаю я. Она прикусила язык.
Почему власти так разволновались? Оказалась абсолютно непредвиденная ситуация. Многие из отказников давно отключились от советской жизни, не читали их газеты, не праздновали их праздники, не следили за их святыми днями. Случайно, совершенно случайно, наше намерение привлечь внимание властей к положению узников и особенно Сильвы Залмансон, пришлось на день светлого «праздника» советского народа – Конференции Мира в Москве.
КГБ опасалось, что посланцы мира увидят демонстрацию и их наивная вера в самое справедливое общество на свете затуманится тенью сомнения. Они похватали нас возле домов, запрятали в разных подземельях, вроде такого, в котором держали меня.
