Ида Нудель●●Рука в темноте●Часть 6

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: Рука в темноте
Характер материала: Мемуары
Автор: Нудель, Ида
Дата создания: 31 августа 2013. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений•  Публикуется Михаилом Израильским - племянником автора
Часть 6

С одиночками легко справиться. Схватил. Спрятал. Но того, у которого есть семья, сложнее убрать бесшумно. Жёны видели из окон своих квартир, что их мужей увели милиционеры, начали их искать и протестовать. Несколько иностранных корреспондентов и делегатов конференции согласились зачитать с трибуны письмо в защиту арестованных. Аогласки власть не хотела.

Нас освободили. Всех, в один и тот же час. Двадцать семь москвичей: 26 мужчин и 1 женщину. Никому из нас не было предъявлено обвинение, справок о задержании не дали. При освобождении было сказано, чтоб никто не беспокоился, они сами позвонят на работу и объяснят, отсутствие по уважительной причине.

«Вам это кажется» - отвечали мне часто чекисты, когда я обвиняла их в нарушении моих элементарных прав. Почему же я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, как ползали по моему голому телу грязные руки той бабы?

Ранним утром в дверь квартиры кто-то позвонил. Я открыла. Передо мной стоял пожилой мужчина, где-то я видела это лицо, но вспомнить не могла. «Можно войти?» - спросил он. «Войдите, пожалуйста». Он вошёл в квартиру и закрыл за собой дверь. «Ида» - сказал он, «я принёс вам деньги. От синагоги. Некоторые считают, что вас скоро арестуют. Вам нужно подумать о здоровье и немного подкрепиться. Эти деньги лично для вас. Истратьте их на фрукты». Положил на стол сто рублей. Ох как тяжело мне в эту минуту. С тех пор, как уехала моя сестра никто мной не интересовался и не спрашивал как и на что я живу. Да и я сама не очень любила обсуждать мои личные дела.

У меня уже не было друзей. Друзья из «прошлой жизни» были где-то далеко. Я даже не позволяла себе им звонить, не то что бы встречаться. Многие из них работали на закрытых предприятиях. Поддерживать дружеские отношения было одинаково опасно как для меня, так и для них. Видя какая буря чувств поднялась в моей душе, мужчина поспешил покинуть квартиру. Смущённая ситуацией, я даже не успела спросить его имени. Да это было бы и ни к чему в моей, так хорошо оборудованной для прослушивания, квартире.

Его предчувствия совпали с моими. Странно. Значит это было очевидно. Что ж, я выбрала дорогу сознательно и добровольно, должна отдавать себе отчёт, что однажды это может случиться. Позвонят в дверь или схватят на улице и скажут: «Ида Яковлевна, вы арестованы!». Я решила, что это дело нескольких дней и нужно начать готовиться.

Евреи - отказники были очень возбуждены, ожидая появление израильской спортивной делегации на международных студенческих играх в Москве. Нас было не более 50 человек, симпатизирующих израильской команде. Мы сидели в одном углу не очень большого спортивного зала. Все остальные места были заняты молодыми людьми, одетыми в одинаковые новенькие тренировочные костюмы. Атмосфера была накалена. Когда израильской команде забивали мяч, зал дрожал от криков восторга и топанья ног. Когда израильская команда забивала мяч противнику, мы хлопали и кричали «Шалом».

Во время перерыва никто из нас из зала не выходил, опасаясь, что обратно не впустят. Игра закончилась не в пользу израильтян. Мы встали, намереваясь подойти к игрокам, но одинаково одетые спортсмены образовали живой коридор и отгородили их. Мы задержались, ожидая, когда опустеет зал. Но «спортсмены», стоящие сзади, начали толкать нас к выходу. Коридор из живых людей, через который нам предстояло пройти, был очень узок. Приходилось идти буквально касаясь плечами тех, кто ограждал. Этот узкий коридор раздражал. «Что они задумали?» - спрашивали мы друг друга. «Что они задумали?»

Однако мы шли один за другим очень плотной вереницей, напряжённо ожидая чего-то. Впереди меня шёл молодой мужчина. Я заметила его раньше. Он открыто выражал свою поддержку израильской команде. Впереди него шли двое его детей, перед детьми шла его жена. Мужчина держал за руку девочку, а жена его, полуповернувшись вела мальчика. Один из «спортсменов» начал подгонять его жену и толкнул её в плечо. Увидев это, мужчина сказал громко: «Убери свои поганые руки». При страшном нервном напряжении, в котором находилась вся толпа, этих слов было достаточно, чтобы вызвать взрыв. «Спортсмен» вцепился в горло мужчины обеими руками. Эти руки оказались на уровне моих глаз и я закричала «Не смей» и схватила его за руки.

За мной была длинная вереница евреев. Владимир Престин бросился сквозь толпу на мой крик. «Спортсмены» накинулись на нас, завязался клубок из человеческих тел, через мгновение он выкатился в коридор. Я видела, как мелькало множество рук там, где мелькала голова Престина, его били.

Кто-то ударил меня по лицу два раза ребром ладони, схватил, заломил руку и швырнул так, что я волчком полетела куда-то. Я крутилась теряя на ходу вещи, которые держала в руке, очки, равновесие. В мгновение я поняла, что должна стукнуться о стену. Вдруг, за несколько шагов до стены, кто-то огромный обхватил меня обеими руками и мы, повернувшись пару раз вместе, упали. Этот парень спас меня Вскочив на ноги, я оглянулась. Володю ещё колотили. Мелькали белые кулаки и, как маска его бледное, неподвижное лицо. Я отделалась синяками и отёком лица. . На следующую спортивную игру пропускали «по морде». Людей с ярко выраженной еврейской внешностью не пропускали. Билеты не помогали. Через несколько дней газета «Советский Спорт» сообщила своим читателям, что «сионистские провокаторы пытались сорвать спортивные игры».

Когда, выйдя из дома я обнаруживала, что работники КГБ сторожат меня, в первую очередь в голове возникал вопрос: почему? Что происходит? Арест или обыск? Так жить очень тяжело. Такая жизнь развила во мне инстинкт опасности, как у лесного зверюшки, который выходит из своей норки в мир страха и врагов. Наверно они ощущают тоже самое что ощущала и я: кто-то следит. Чтобы удостовериться да или нет, инстинкт подсказывал мне разные тесты. "Процедура" отнимала время и требовала определенных усилий, но стоила того.

Я серьезно опасалась, что постоянное напряжение и поиск «хвоста» разовьют у меня манию преследования. Поэтому требовала от себя не думать об этом, отключаться. Если на улице светло, если кругом люди, если я не стою на краю перрона на станции метро, если, если, если... я не думаю о "хвостах"и не ищу их глазами.

В конце концов я хочу выжить и уехать. Я не должна их бояться, я должна смотреть прямо им в глаза. Я смотрела им в глаза всегда, при любом конфликте и это были они, кто отводил взгляд.

Я видела с трудом сдерживаемую ярость, которая заставляла бледнеть их лица. Я видела ненависть, которая стекала потом по их лицам. Как им хотелось растерзать, разорвать, уничтожить меня, тут, на этом месте. Но они знали: нельзя, сегодня ещё нельзя. Я видела, как их тела начинала бить дрожь. Иногда эта дрожь перекидывалась на меня. Мы стояли друг против друга, они в бессильной ярости, а я в ужасе от того, насколько велика их ненависть. «Б-г мой» - думала я в такие минуты, «как я хочу оказаться сейчас не здесь, не с ними. Далеко от этой ненависти. Неужели мне не суждено такое счастье?»

С тех пор, как я предложила свой телефон для сбора информации о том, что происходит с евреями в других городах, ко мне начали приезжать из разных городов те, кого преследовали власти, или их родственники, или друзья. Некоторые приезжали за советом, кому-то негде было остановиться на ночлег. Приходили только что освободившиеся из заключения, доставляя самую свежую информацию из лагеря. Приходили ночью и утром, не предупредив меня письмом. Я прежде не слышала их имён и, конечно же, не видела этих людей никогда. Я даже не знала еврей ли тот или иной человек и какая истинная причина привела его ко мне.

Открыв дверь на звонок и ответив утвердительно на вопрос: «Вы Ида Нудель?» я оказывалась перед сложным выбором. Кто на самом деле стоит передо мной? Чекист или нуждающийся в помощи? Ответ я стремилась получить в процессе разговора. Я выясняла и выспрашивала разные тонкости о жизни отказников города, так чтобы обман можно было бы как-то выявить. Не знаю пользовались ли чекисты моею открытостью.

Я изнемогала, обслуживая большое число людей. Я обращалась к знакомым отказникам с просьбой разделить всё это между несколькими людьми. «Я садиться не хочу. То, что ты делаешь очень опасно. У меня есть дети», - отвечали мне часто.

Я тоже не хотела садиться, но у меня не было детей. Моя семья уехала в начале 1972 года. За все свои действия я буду отвечать сама. Только сама. Мне не нужно часами стоять у окна, ожидая возвращения дочери или сына и дрожать от страха, как бы КГБ не надругалось над ребёнком. Мне не нужно проводить бессонные ночи в душевных муках, когда за мою активность сына исключат из института и призовут в армию. У меня не было детей. У меня не было никого, кого бы чекисты могли использовать как заложника.

Разговаривая со множеством людей я поняла, что живя в провинции человек ещё более запуган, чем тот, кто живёт в столице. Если что-то случается с москвичом,скажем арест, то из большого числа людей вокруг обязательно найдётся несколько, которые не побоятся придти и помочь. В провинции – скорее всего человек рискует остаться один.

Оказаться одному в экстремальной ситуации очень тяжело. И чекисты используют это состояние для психологического давления на жертву. Я начала искать одиночек. Прежде всего я попросила свою сестру Лену передать, что я прошу присылать всю информацию о тех, кто арестован в провинции. Так, однажды, ко мне поступила информация, что в газете «Ташкентская правда» была опубликована статья, «разоблачающая синоистскую деятельность» жителя города Ташкента. В записке была указана фамилия, а также сообщалось, что он осуждён на три года, якобы за «клевету на советский государственный и общественный строй». В центральной публичной библиотеке этого номера газеты не оказалось. Оставалось попросить кого-нибудь из парней съездить в Ташкент. Яков Рахленко и Борис Цитлёнок согласились выполнить мою просьбу. Мы обсудили все детали действия. Они должны были найти в центральной публичной библиотеке указанный номер газеты и прочесть, что там сказано. Если указан домашний адрес, нужно попытаться выяснить можно ли разговаривать с родственниками. Если окажется, что родственники очень запуганы, после встречи с ними побыстрее уехать из города. Прежде, чем уехать, нужно зайти в республиканское управление лагерями и тюрьмами и постараться выяснить адрес лагеря, в котором находится Яков Кауфман. Сказать, что они дальние родственники и только что узнали, что он осуждён. Если у них потребуют паспорт, подать один, вести себя естественно, и уехать из города сразу же, получив справку. Вдруг кто-то донесет в милицию?

Через несколько дней у меня был адрес Якова Кауфмана. Всю остальную работу я должна проделать сама, т.е. установить и поддерживать с ним переписку. Я его не знаю, и он не слышал моего имени никогда. Кроме того, он находится под надзором КГБ, а не только администрации лагеря, это означает двойную цензуру. Окажется ли он настолько умным, что поймёт меня правильно? Незнакомая женщина пишет мужчине в зону. Что она хочет? Какая тайная мысль ведёт её, какую цель она преследует лично? У него семья и дети.

Он понял с первого письма, что я не имела целью заполучить его себе. Он понял меня. Ни цензура администрации, ни КГБ ничего не заподозрили в моём письме. Яков засыпал меня письмами. Ему удавалось переслать их минуя цензуру. Он был откровенен и многоречив, как может быть только тот, кто молчал годами. Яков боролся с антисемитизмом, с официальным, государственным антисемитизмом. Он покупал все издаваемые в СССР газеты и журналы, находил там множество карикатур, заметок, реплик, параноически злобных, направленных против евреев и государства Израиль. Он отвечал и рассылал в редакции свои реплики и статьи.

Яков боролся отчаянно, в одиночку, тайно, анонимно. КГБ охотилось за ним много лет. При аресте они конфисковали 3 больших чемодана с вырезками из советских газет и журналов. Никто не знал о поединке этого человека, даже его семья. Только КГБ и редакторы газет и журналов, пересылавшие его пламенные слова в защиту чести и достоинства своего народа и государства.

На суде он скис, признал, что совершил ошибку, неправильно понимал линию партии и правительства. Возможно, это был тактический шаг, чтоб уменьшить наказание, возможно адвокат дал ему такой совет, помогая КГБ обрести победу над личностью. Как это случилось, что он проиграл- задала я вопрос. Однажды ему захотелось вступить в диалог. Он указал адрес «до востребования». Пришёл за ответом. Его попросили показать паспорт. Он забыл на секунду, что объявил войну режиму. Подал паспорт. И проиграл!!!.

Через несколько дней 7 человек вошли к нему в квартиру с ордером на обыск и арест. Унесли чемоданы вырезок, копии его писем и протестов. Увели его самого. Всё рухнуло. Жена попала в психбольницу. Дети боялись с ним переписываться. Родственники отвернулись.Еврей Яков Кауфман проиграл свою битву.

Я привыкла, встречая наших парней через несколько дней после освобождения, или даже в день освобождения, видеть их усталые, но горящие глаза. Они приходили измученные, но победившие. Когда, через несколько дней после освобождения, Яков Кауфман появился у меня в квартире, я была потрясена его видом и состоянием. Потухшие глаза, увядший человек. Семья развалилась. Как жить дальше с печатью клеветника, врага? Мне была понятна его растерянность, его боль. Одного я не могла понять,того упорства с которым он держался за свою идею. «Это моя страна» - говорил он, «нужно бороться с антисемитизмом здесь, это наша родина. Мы такие же как все другие народы, не хуже, не лучше. Мы должны бороться здесь».

«Уезжать, куда уезжать?» - спрашивал он меня. «Нет, в Израиле мне делать нечего. Если уезжать, то только в Румынию». Его проблемы меня больше не волновали.

Мне передали судебный приговор Евгения Фрекмана. Он был арестован по обвинению в клевете на советский строй. В процессе следствия было установлено, как написанно в приговоре, что обвиняемый «болен» и должен быть помещён в специальную психбольницу, как социально опасный элемент.

Опасен он оказался потому, что в 1972 году решил выехать в Израиль и написал об этом заявление в Президиум Верховного Совета, а копию послал премьер министру Израиля, т.е. прямо в руки КГБ. На своё несчастье Фрекман жил не в Москве или Ленинграде, и даже не в Киеве. В этих городах десятки тысяч человек оказались подверженными этому «опасному заболеванию» и каждый новый «больной» в 1972 году уже не вызывал панического ужаса у властей. На своё несчастье он жил в Бурятии, был крупного размера и весил более ста килограмм

Медицинская экспертиза поставила диагноз: синдром Яценко-Кушинга – неадекватное восприятие действительности. Спецбольница. Спецбольница – это одно из самых страшных заведений в Союзе. Выбраться оттуда крайне тяжело. Выбраться оттуда здоровым просто невозможно. Это не только больница, это ещё и тюрьма.

Его направили в Благовещенск. Жена, полуграмотная бурятка, отказалась от мужа. Мать, тучная, малоподвижная старуха, проявляла мало интереса к его судьбе, её больше беспокоили результаты анализа её собственной мочи на сахар. Дальние родственники переслали приговор мне, очевидно не желая ввязываться и рисковать своим положением.

Мне тоже было страшно. Но приговор, который лежал в ящике стола не давал моей совести спокойно жить. Я знала как строить отношения с администрацией политических и уголовных лагерей. Но психбольница?! Сначала нужно завязать с ним переписку, решила я. Он ответил удивительно быстро. Через некоторое время я получила на «до востребования» в другом районе города огромный пакет с описанием пыток, через которые проходит он сам и другие. Мне стало трудно дышать. Мне стало трудно жить. Всё вокруг казалось таким ничтожным и бессмысленным перед ужасом, в котором живут эти люди. Каждые шесть месяцев главный врач больницы вызывал Фрекмана к себе и задавал один и тот же вопрос: «Ты не передумал уезжать в Израиль?» «Нет» - следовал лаконичный ответ и «лечение» продолжалось. Шоки электрические, шоки инсулиновые, шоки, шоки, шоки... когда я читала о муках и страданиях здоровых людей, над которыми «врачи» проводят эксперименты в спецбольницах, по телу моему пробегала дрожь, но информация не связывалась со знакомой мне личностью и сознание быстро освобождалось от боли.

С Фрекманом было не так. Хотя я никогда не видела этого человека, но передо мной лежали его письма. По почерку его письма я могла сказать спокоен он сегодня или нет. Когда приходили вкривь и вкось написанные строчки, я знала, что или его «лечат» или кого-то убивают рядом. Когда я начала с ним переписываться, кончался четвёртый год его пытки. На моё письмо к главному врачу больницы относительно здоровья Фрекмана пришёл вежливый ответ. О том, что через каждые шесть месяцев комиссия проверяет состояние здоровья больного и решает следующий этап лечения. Следующую комиссию Фрекман будет проходить через шесть месяцев.

Как мне помочь этому человеку? Если я опубликую письма о положении в спецбольнице, я потеряю с ним контакт. Ему прекратят отдавать мои письма или накажут посуровее. Я не смогу ничего узнать о его личной судьбе. Они с ним сделают всё, что захотят! Он беззащитен. На нём клеймо – болен. Нет никого, кто бы мог потребовать отчёт о его состоянии. Если я не опубликую письма Фрекмана, то получу шанс повлиять на его личное положение. Может быть это иллюзия? Возможно. Будущее покажет. Я верю, что у меня есть шанс.

Татьяна Сергеевна Ходорович настаивала на публикации писем. Много диссидентов было в то время в психбольницах и информация была крайне важна. Трудно далось мне решение. Я решила письма не публиковать, подождать до следующей комиссии. Тем временем, письма Фрекмана становились всё более и более требовательными. Он требовал публикации своих писем, всего, что удалось переслать мне. Я поняла, что ему удаётся пересылать свои письма ко мне минуя цензуру. Моя же почта шла через тщательную проверку. Я просила положиться целиком на меня. Переслала ему ответ главного врача по поводу моего запроса о состоянии его здоровья. Выражала свою надежду, что следующая комиссия переведёт его в обычную психбольницу, из которой его удастся забрать. Но он неистовствовал. Конец был грустный. Он начал писать мне дерзкие, оскорбительные письма. Когда и какую я сделала ошибку, что не смогла убедить его в своей правоте? Может быть врачи манипулируют его поведением или КГБ? Не исключено, что вынудив меня опубликовать его записи, они используют этот факт, чтобы обвинить меня в клевете на советский строй, а Фрекмана выставят свидетелем обвинения. Не исключено также, что это его личное состояние и ни КГБ ни врачи ни при чём. Но почему он так возбуждён? Он пробыл в этом страшном месте уже четыре года. Сейчас появилась слабая надежда, что возможно освобождение. Нужно терпение и воля, чтобы не уйти в истерику. Так страшно жить в этом аду! Он ушёл в истерику.

Нет, я не поддамся на это. Моё поведение логично. Пока, до следующей комиссии, я ничего публиковать не буду, после – покажут обстоятельства. Не исключён вариант, что за эти четыре года они довели его до болезни. Переписку прекращаю. Пришлёт ещё пару писем с угрозами и замолчит. Так и получилось.

Через несколько месяцев на мой очередной запрос главный врач ответил, что Фрекман Е. переведён в больницу по месту жительства его матери. Я не стала разыскивать его. Если главный врач мне не врал, то путь Фрекману на волю открыт. Если он обманул меня и Фрекман оставлен в Благовещенской больнице для садистских опытов врачей-преступников? Я гнала от себя эту мысль. Всё, что я могла, для этого несчастного человека – я сделала. Ни мать, ни родственники не захотели сделать даже малость.

Как страшно оказаться одному перед этой чудовищной машиной! Как страшно! Больше года продолжалась эта история с Фрекманом. Это единственный случай, когда я не знаю,вывела ли я этого человека на свободу.

Тот факт, что я жила в Москве, «столице нашей Родины», как поётся в песенках, давал мне возможность общаться со множеством людей. Я была активным участником сопротивления и многие из тех, кого преследовала власть, приходили за советом, участием или просто переночевать. Я знала массу человеческих историй, прошлых и настоящих. Эта жизнь уже длилась несколько лет , я научилась выбирать нужную мне информацию довольно быстро.

Однажды пришла ко мне немолодая пара. У них отняли визу. Растеряные, недоумевающие, они метались по Москве с одним вопросом: почему? Почему с нами так поступили? В чём наша вина и есть ли она вообще? В этой ситуации можно потерять разум. Человеческое существо с огромным трудом переносит неопределенность.. Почему у них отняли визы? Почему? Действительно, почему?

Я не верю в отсутствие логики в действиях власти. У нас и у власти противоположные цели и задачи. Если на минутку встать на их место, то поймёшь их логику и их расчёт. Кроме того, они любят мстить. Как они любят мстить! Продумывая детали и наслаждаясь результатами!!!. Акт мести похож на страницу из плохого детектива. «Никто не забыт, ни что не забыто» - таков их лозунг жизни . «Расскажите мне, как вас проверяли на таможне, перед выходом на посадку в самолёт?» «Да нас и не проверяли вовсе» - говорит женщина. «Ну всё таки, расскажите мне как это было, всё по порядку». «Как просматривали вещи? Открыли чемодан, открыли другой, почти не смотрели». «Потом что было?» «Потом нам предложили подождать выхода в самолёт. Через некоторое время пришёл пограничник и нас позвали». «Что дальше?» «Я подала наши визы. Пограничник посмотрел и сказал, что ошибка, нет каокй-то печати. Сегодня он нас выпустить не может. Завтра нужно прийти в ОвиР и там мы получим визы, оформленные правильно. В ОВиРе нам сказали, что произошла ошибка, нам не должны были выдавать визы и предложили получить советские паспорта назад. Мы не понимаем, что произошло. Почему они выбрали именно нас?»

«В своей душе вы не ожидали отказа?» «Нет, никто из нас секретами не владеет» «Вы ошибаетесь, кто-то из вас должен был знать, что возможен отказ» Они смотрят друг на друга. Она говорит: «Скажи мне, ты что-то скрыл от меня? Скажи мне здесь, ты что-то скрывал от меня все эти годы?» «Нет, никогда, ты всё знаешь обо мне». «Мы не знаем, в чём дело» - говорит она. «Сколько вам лет?» - спрашиваю я. Они называют свой возраст. «Я вижу по той картине, что вы мне нарисовали, что есть какая-то причина в их действиях, тайна, которую я не желаю знать. Вернитесь к своей жизни 30-40 лет назад».

Она вскакивает, лицо её становится красным и говорит мужу: «Я поняла, идём отсюда немедленно. Быстрее» - берёт его за руку и буквально тащит к двери. Уже за порогом она кричит «Спасибо!» и захлопывает за собой дверь.

Почему КГБ с ней так поступило? Могли отказать, как всем, и не издеваться так злобно. Почему они так поступили?. КГБешники «наказали» её за что-то. По их расчётам она должна была помнить о чём-то и сидеть тихо- тихо. Но она забыла и даже подала документы на выезд в Израиль. Они напомнили ей в своих= лучших традициях!!

Они играли с ней, как кошка играет с мышкой, которая думает, что вот ещё одно мгновение и – свобода! Нет, в последнюю минуту когтистая лапа настигает её. Они играли, а она нет. Она забыла о том, о чём должна была помнить. Чекисты напомнили ей, что «никто не забыт, ничто не забыто», её досье аккуратно хранится в архиве. Теперь, когда она знет за что её «наказали», есть надежда, что адаптация к новой ситуации пройдёт без инфаркта или инсульта. Неизвестность – тяжёлая психологическая пытка и не каждый человек легко проходит через это состояние.