Михаил Трейстер●●Проблески памяти●Деликатная тема

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: Проблески памяти
Характер материала: Мемуары
Автор: Трейстер, Михаил
Опубл.: 2003. Копирайт: правообладатель разрешает копировать текст без изменений•  Публикуется с разрешения автора
Деликатная тема

Должен сказать, что сапожный цех, в котором я работал, хотя и относился к военно- тыловой базе, был оборудован лучше наших обувных предприятий. Последние полгода своей сапожной карьеры я, получив повышение, работал на огромном кольцевом прессе. Не вдаваясь в подробности скажу, что готовил сапоги и подметки для клейки и, в нужный момент, устанавливал их в пресс. Потом снимал и обрабатывал на специальных станках. Так вот, когда наступал момент установки очередной партии сапог (30 пар) в пресс, значительная часть подготовленных подметок уже была украдена. Это были добротные, толстые, штампованные подметки, которые в те времена, когда ничего кругом не было, пользовались огромным спросом в городе, в деревне и у партизан.

Воровство нарастало лавинообразно: от единичных пар до массового увода кожи на разных технологических стадиях. Воровали русские, воровали евреи (больше других; чуть позже расскажу почему) и, как я однажды с удивлением обнаружил, воровали и сами немцы. А дело было так. По дороге с работы один из конвоиров нагнулся зашнуровать ботинок, и в заднем кармане брюк на его толстой заднице рельефно проступила пачка подметок (они поставлялись пачками по пять пар). Глаз у меня был наметан.

Объясню, почему евреи воровали больше. Они ходили на работу с банками для баланды — этакие небольшие, литров на пять, цинковые цилиндрические ведра с крышками. Иногда удавалось «закосить» пару лишних черпаков баланды и в банке принести в гетто для семьи, пока семьи были еще живы. Так вот, какой-то гениальный еврей изобрел банку с двойным дном — во внешний цилиндр задвигался внутренний, покороче, с верхним буртиком. В банку наливалась баланда, ставилась ложка с укороченным черенком (для оптического обмана) и в образовавшуюся полость влезало до пяти пар подметок. В короткое время такими чудо-банками обзавелись многие евреи.

Забегая вперед, скажу, что история с банками раскрылась только в июле 43-го года, когда нас всех забрали в концлагерь СС на Широкую и кто-то из наших успел «зарядить» банку, но не успел ее задвинуть. Об этом мне рассказали русские ребята, когда я пришел из партизан, несказанно удивив их тем, что живой. Самое удивительное в этой истории, что никто никого не заложил, хотя все всё знали. В цехе даже была уважительная табель о рангах: вор № 1, вор № 2 и т. д. Ворами под № 1 значились отец и два сына Рогозиных, сапожники из Червеня — отчаянные мужики, картежники, воровавшие по-черному, любители выпить, когда выпадал хороший улов. Вторым был мой довоенный друг Феликс Гродштейн. Вся его семья погибла в гетто, а он сам был убит позднее, по дороге в партизаны. Были и другие отчаянные ребята.

Воровство было смертельным номером. Это считалось диверсией, и тех, кто попадался, заводили на вахту, там забивали до полусмерти и отправляли в СД, откуда никто не возвращался.

Так погибли мой второй школьный друг Гриша Дубовский и еще несколько рабочих цеха.

Думаю, что это воровство было для нас чем-то вроде пассивного сопротивления режиму. Кстати, за все нарушения мера наказания была одна. Так, в отсеке, где я работал с клеем АГО и ацетоном, на стене огромными буквами было написано: «За курение — расстрел». Вот так. Между прочим, похожий «уголовный кодекс» был и в партизанах: трое суток «губы», пять суток, пятнадцать суток (по-нынешнему — пожизненное заключение), расстрел. У войны свои законы.

Ну а теперь самое время признаться, что воровал и я, и банка у меня была. Воровал не только подметки, но иногда и сапоги, на что была своя метода. Часть улова продавал, что помогало бороться с голодом, кое-что отдавал тем, кто помогал семье, часть, через связных, попадала к партизанам. И по рейтингу был не последним — где-то входил в десятку. Это было предметом некоторой гордости, замешанной на ежедневном смертельном страхе. О том, как я по-дурному попался, кто меня спас и какое это имело продолжение после войны и даже совсем недавно, как-нибудь в другой раз.