Юлий Кошаровский●●Мы снова евреи●Глава 18
← | Книга: Мы снова евреи Характер материала: Исследование Кошаровский, Юлий |
→ |
Копирайт: правообладатель запрещает копировать текст без его согласия |
Среди первых репатриантов новой волны было много активистов и Узников Сиона. Они заслуженно чувствовали себя победителями, были полны желания помочь оставшимся за «железным занавесом», однако ситуация, с которой они столкнулись в Израиле оказалась противоречивой.
Политика Израиля в отношении алии из Советского Союза в 1968—1971 годах была достаточно активной. Израильское руководство полагало, однако — и вполне обоснованно, — что гораздо эффективней оказывать давление через другие страны. С этой целью «Натив» создал подразделение «Бар», занявшийся формированием общественного мнения и мобилизацией политической поддержки на Западе. «Бар» установил и поддерживал тесные отношения с национальными организациями, созданными не без участия «Натива»: «Национальным советом в поддержку советских евреев» в Англии, «Национальным комитетом в поддержку советских евреев» во Франции, «Национальной конференцией в поддержку советских евреев», а также «Нью-Йоркской конференцией в поддержку советских евреев» в Соединенных Штатах, «Национальным комитетом в поддержку советских евреев» в Канаде и соответствующими организациями в Австралии и Южной Америке.
Что же касалось открытой активности в самом Израиле, то здесь господствовала позиция предельной осторожности. Руководство страны считало, что прямое давление со стороны Израиля и вообще любой шум в Израиле могут привести к обратным результатам. В поддержку такой точки зрения приводились следующие соображения: открытая деятельность в Израиле способна стимулировать усиления арабского давления на Советский Союз; израильские требования дадут советскому руководству повод продемонстрировать свою жесткую позицию в угоду арабам и в назидание Израилю (подобные «уроки» за «вмешательство во внутренние дела» Советы неоднократно преподносили в прошлом); шум в Израиле вынудит советское руководство принять более жесткие меры в отношении активистов еврейского движения, дабы они не тешили себя надеждой получить защиту Израиля.
К этому можно добавить опасения израильских спецслужб, не без основания полагавших, что КГБ наводняет ряды новоприбывших большим числом своих агентов, и считавших, что новоприбывшие должны провести некоторое время в своего рода карантине.
Новоприбывших, в особенности активистов, рассылали в «ульпаны» по разным провинциальным городкам, подальше от корреспондентов и телефонов. Им запрещали общение с прессой. В средствах массовой информации была введена жесткая цензура на все, что касается алии из Советского Союза. Это, естественно, вызывало крайнее удивление, а зачастую и возмущение бывших активистов, горевших желанием помочь своим друзьям.
«Меня направили в центр абсорбции в Афулу, — рассказывал известный преподаватель иврита из Москвы Моше Палхан. — Нас изолировали друг от друга, чтобы мы не могли общаться, чтобы мы не задумали организовать какую-либо самостоятельную деятельность. Малкина направили в Назарет. Я поехал к нему, и это оказалось очень дорого и очень неудобно. Ни о какой совместной деятельности не могло быть и речи…»
«Была цензура, — вспоминала известная израильская журналистка Сара Френкель. — Мы знали заранее, о чем писать нельзя… Если журналисты будут писать свободно, опасались власти, это может повредить, подвергнуть опасности евреев Советского Союза. А я все равно ехала в аэропорт, мне разрешали пройти внутрь, и я искала случаи, которые под цензуру не подпадали. Такие иногда тоже бывали. Когда в 1968 году приехала Нехама Лифшиц, не писать об этом было просто невозможно: ей устроили прием в самом престижном зале Тель-Авива, на приеме был весь израильский бомонд во главе с Голдой Меир. Я написала об этом и все было опубликовано…»
Большинство прибывших в Израиль и еще не остывших от борьбы активистов не понимало, почему «Натив» всячески подавляет их активность и затыкает им рты. Некоторые подозревали израильское правительство чуть ли не в подыгрывании Советскому Союзу. «Демонстративное отсутствие доверия по отношению к „Нативу“ продемонстрировали рижане, — писал Нехемия Леванон. — После прибытия в Израиль они критиковали правительство за то, что оно сделало недостаточно для их освобождения… некоторые продемонстрировали откровенную враждебность к правительству… По правде говоря, меня лично это не удивляло… Они знали советский социализм и ненавидели его. И хотя они понимали, что социализм на Западе отличается от социализма советского, они все равно испытывали к нему недоверие». В другом месте Леванон отмечает: «Многие (бывшие активисты, Ю. К.)… вели себя во время разговора в „Нативе“ высокомерно, почти грубо. В результате связь с некоторыми из них ослабла, а с другими была полностью утрачена»80. Леванону было нелегко, он не мог раскрыть новоприбывшим роль Израиля в той деятельности, которая привела к их освобождению. Эксперты «Натива» считали, что предание гласности закулисной роли Израиля уменьшит международную поддержку, которой пользовалась борьба советских евреев.
«Трудно было Нехемии с теми, кто действовал за „железным занавесом“, − писал о нем активист сионистского движения Эйтан Финкельштейн, − трудно было и с теми, кто приезжал в страну. Что это за люди? Что скрывается за их клятвами верности „родной земле“ и „делу сионизма“? Нехемия… скептически относился к словам свежеиспеченных патриотов, и у него было достаточно оснований опасаться наплыва в страну агентов Лубянки… Отказников активистов Нехемия не любил более других, задачу свою видел в том, чтобы отвадить их от дела, которому они служили самозабвенно и в котором, как им казалось, разбирались лучше, чем бюрократы из Лишки. Профессор Моисей Гитерман провел в отказе шесть лет. Участвовал в коллективных походах… в семинарах ученых-отказников, писал протестные письма и статьи в еврейский самиздат, „беседовал“ со следователями КГБ и обсуждал проблему еврейской эмиграции с иностранными визитерами. Сразу же по приезде в Израиль Гитерман явился в Лишку поделиться с Нехемией своими соображениями. Нехемия слушал с мрачным видом, и в какой-то момент оборвал собеседника: „Гитерман, вы, кажется, физик. Так идите и работайте физиком. Моисеем в этой стране работаю я!“ Нехемия считал себя хорошим Моисеем. Он упорно пробивал щели в „железном занавесе“ и, не жалея сил, мостил дорогу из советского Египта в Землю Обетованную. Как и библейский Моисей, Нехемия плохо знал тех, кого собирался выводить».
Нехемия Леванон, вернувшийся в 1969 году из Соединенных Штатов, чтобы заменить стареющего Шауля Авигура, констатировал: «Между „Нативом“ и новоприбывшими был, по сути, полный разрыв…»
Новоприбывшие не хуже экспертов «Натива» знали, что открытая израильская поддержка сама по себе не способна произвести впечатления на советские власти. Но при этом бывшие активисты хорошо чувствовали болевые точки советского режима и лучше понимали советских евреев. Открытая поддержка Израиля, считали они, способна вдохновить еврейские массы на борьбу — и это именно то, чего советские власти действительно опасались.
Отчасти под влиянием новоприбывших некоторые группы активистов в Израиле и на Западе не готовы были более считаться с пассивной, по их мнению, политикой истеблишмента.
Пока «Натив» монопольно владел информацией о положении евреев Советского Союза и единолично рассылал ее по всему свету, ему еще удавалось как-то контролировать ситуацию. Но с приездом активистов алии в монополии «Натива» стали появляться трещины. Грустная ирония состояла в том, что своими многолетними усилиями «Натив» пробудил к жизни сплав такой энергии и страсти, контролировать которые в условиях демократии было уже невозможно. Независимые от истеблишмента и зачастую оппозиционные ему пассионарные группы получили в лице новоприбывших собственные источники достоверной информации.
«Как то я встретился в Афуле с Геренротом, основателем сионистской организации в Киеве, — вспоминает Моше Палхан. — Геренрот вовлек меня в круг богатых людей из Тель-Авива, которые самостоятельно, как бы в обход официальных органов, занимались помощью евреям Советского Союза… Это были Энн и Исраэль Шинкарь. Позднее они организовали „Комитет действия“ в помощь русскому еврейству и начали выпускать журнал. Нам давали возможность звонить в Советский Союз, посылать туда посылки… В работе Комитета активное участие принимали Леа Словина, Яша Казаков и другие активисты. Были там и израильтяне — я помню там была журналистка Сара Френкель.»
— У Исраэля Шинкаря, — вспоминает Виталий Свечинский, — были огромные шкафы с колоссальным архивом. У него были данные на всех отказников. Нехемия его принимал, но он не мог реализовать предложения Шинкаря, он ходил под стягом…
— Шинкарь делал все это на свой страх и риск?
— Он делал это на свой страх и риск, и на свои деньги… Он посылал в Россию самиздат, а главное — на Запад рассылались данные о России. Он дружил с ведущими корреспондентами западной прессы. Шинкарь очень много делал…
— Вам приходилось сотрудничать с Исраэлем Шинкарем? — спросил я Лею Словину
— Да, мы вместе это и организовывали.
— Когда это произошло?
— Еще в 1969 году. Мы инициировали звонки в Россию, переводили распечатки разговоров на иврит, а Энн Шинкарь переводила это на английский и рассылала в виде писем в десятки адресов. Потом она стала составлять информационный бюллетень и отправлять его в еврейские организации по всему миру. Племянник Исраэля, Эммануил Шинкарь, приехавший из России в 1969 году, тоже принимал в этом активное участие. Самые тесные отношения у нас были с английским движением «тридцати пяти» и с организацией студентов в Америке. Кроме того, у Шинкаря были влиятельные друзья, помогавшие деньгами для наших поездок за границу. Там мы налаживали связи с еврейскими организациями и с их помощью давали интервью на телевидении, по радио и в газетах.
— Лишка, наверное, кипела от негодования?
— Мы, кстати, никогда не утверждали, что делали это в пику истеблишменту. Мы говорили, что занимаемся этим потому, что истеблишмент не занимается. Если государство начнет этим заниматься, то в нашей деятельности не будет необходимости и мы ее прекратим. Так оно и произошло. Когда наш бюллетень стал настолько популярен, что его стали цитировать газеты в Европе и Америке, когда стало уже невозможно оставлять это все в наших руках, Лишка создала открытую организацию, которая называлась «Общественный совет в поддержку советских евреев». Организация приступила к выпуску бюллетеня, после чего мы прекратили издавать наш.
— Сколько времени продолжалась ваша деятельность?
— Пару лет.
— Кто принимал активное участие в работе «Комитета Действия»?
— Эммануэль Шинкарь, я, Пулкин… С нами работал Моше Палхан. Я, как и некоторые другие активисты, — Казаков, Шперлинг, была связана также с Геулой Коген, с Ицхаком Шамиром…
— Вы занимались книгами?
— Да. С разными людьми, имевшими паспорта других стран, мы отправляли в Союз посылки. Исраэль Шинкарь финансировал деятельность Комитета из своих собственных средств. Кроме того, у него был друг, Йосеф Мирельман, такой же убежденный сионист, как и он сам. Мирельман также финансировал ту деятельность активистов, которую не принимал «Натив».
«Мы получали информацию, — вспоминает Лу Розенблюм84, первый президент американского объединения в поддержку советских евреев, — из двух источников: из газет, что было довольно редко, и от людей в Израиле, которые в свою очередь были связаны с евреями в Советском Союзе и с вновь прибывшими репатриантами. Мы включились в эту неофициальную информационную сеть. Новости и репортажи об отдельных лицах передавала нам израильтянка по имени Энн Шинкарь, собиравшая эту информацию… Она была нашим основным источником. Информация была в высшей степени конкретной — мы узнавали о том, что происходило в данное время с теми, кому угрожала опасность, кто терял свою работу, против кого выдвигались обвинения, способные привести к долгим годам заключения».
Я встретился с этой удивительной парой в Гиватаиме в процессе поиска документов для книги. Израиль Палхан, известный в прошлом преподаватель иврита из Москвы, посоветовал мне посмотреть их архив. Я нашел у них настоящий клад: брошюры, фотографии, письма, сотни папок… — десятки больших целлофановых пакетов лежали на крытой веранде их частного дома. Я приехал к ним вместе с Инид Вуртман, активисткой борьбы за советских евреев, помогавшей мне в проведении исследований. Пожилые люди доброжелательно встретили нас. Работа с архивом заняла много месяцев…
Энн Штраус (по мужу Шинкарь) родилась в Кливленде, США, в 1923 году в состоятельной еврейской семье. Отец — хирург, дед — владелец крупнейших магазинов в Кливленде и Нью-Йорке, мать — президент кливлендской организации «Хадасса» (женская организация, поддерживающая здравоохранение в Израиле). Корни из Германии.
— Как вы попали в Израиль? — спросил я Энн.
— Я приехала работать в Хадассе. Это было в мае 1946 года.
— Во время войны она работала на американском флоте, — пояснил Исраэль Шинкарь. — Потом некоторое время она работала в Сохнуте, а уже из Сохнута приехала сюда в Израиль. Она вступила в «Хагану», была ранена во время осады Иерусалима, потом работала в организации журналистов. Энн считает, что лучшими периодом ее жизни было время осады Иерусалима".
— Так вы из сионисткой семьи, Энн…
— Мой дет, — с едва заметной улыбкой возразила Энн, — приехал сюда навестить меня. Он сказал: «Тебе и так хватало проблем в жизни, — тебе нужен был еще Израиль?..»
— Как вы нашли друг друга?
— Это произошло в Вашингтоне, — ответил Исраэль. — В 1946 году я поехал туда навестить главу Сохнута, бывшего большим другом моего отца. Я поехал встретиться с ним… а встретил Энн…
Наверное, это была любовь. Она и сейчас светится в глазах Исраэля.
— Когда вы начали заниматься советскими евреями, Исраэль?
— В нашей семье этим занимались всегда… Мой отец был активным членом сионистского молодежного движения «Ахалуц»86 еще в России. После того как в 1923 году движение раскололось на две ветви, легальную и нелегальную, мой отец стал членом правления нелегального «Ахалуца»…
Я почувствовал в его голосе неприкрытую неприязнь к легальному «Ахалуцу» образца 1923 года, хотя он сам родился двумя годами позднее уже в Израиле.87 Идеология «Ахалуца», возникшего в 1905 году, хорошо известна: духовная и физическая подготовка молодежи к переезду в Палестину для заселения земли и работы на ней. Подготовка к переезду включала изучение иврита, создание сельскохозяйственных поселений и формирование молодежных групп для отправки в Палестину. В чем же состояли столь сильные противоречия, что организация раскололась? Оказывается, на апрельском пленуме в 1923 году были приняты решения о применении принципа классовой борьбы и коллективистского воспитания при строительстве Израиля. Это решение признавало легитимным только сельскохозяйственные поселения киббуцного типа. Мошавы, признающие право на индивидуальный труд, таким образом, не признавались. В более широком плане это решение делило евреев на чистых и нечистых по принципу принадлежности к различным классам, причем класс трудящихся должен был вести непрерывную борьбу против класса буржуазии и вообще состоятельных людей. С таким подходом категорически не согласились несколько членов центра во главе с равом Шмуэлем Шнеерсоном. Отец Исраеля Мордехай был самым молодым членом нелегального «Ахалуца».
Солдат, промышленник и общественный деятель, Исраэль Шинкарь остался верен идеологии своего отца и в разговорах я не раз ощущал его неприязнь к перегибам, допускавшимся сторонниками легального «Ахалуца». «Бен-Гурион хотел, — говорил он, — чтобы в страну приезжали бедные, которыми он сможет командовать. Он не хотел видеть здесь самостоятельных независимых людей. Он не хотел, чтобы сюда приехал, например, судья Верховного Суда США Брандайс, чтобы Жаботинский приехал… А я считаю, что в страну могут приезжать все евреи — миллионеры и мультимиллионеры тоже. Им не смогут промывать мозги. Они сами будут решать».
Отец Исраэля Мордехай бежал из России в Палестину в 1924 году. Он принципиально не вступил ни в какую партию, и это серьезно усложнило процесс его трудоустройства. Примерно в то же время в Палестину приехал его дядя, Арье Шинкарь, позже построивший в Эрец Исраэль текстильные предприятия и ставший председателем объединения промышленников Израиля. Мордехай вначале работал управляющим и членом совета директоров на одном из его предприятий, а затем создал собственное дело. Он с тревогой следил за судьбой своих товарищей, оставшихся в Советском Союзе, и вместе со своими друзьями создал общественную организацию «Маген» («Щит»), которая оказывала помощь Узникам Сиона и их родственникам, поддерживала с ними связь. Исраэль рос в этой атмосфере и остался верен традициям семьи.
— Отец и мать, — вспоминает он, — всегда рассказывали о советских евреях. Они много делали для Узников Сиона того времени, среди которых были их соратники… В организации «Маген» принимали активное участие Шмуэль Шнеерсон, Бинямин Вест и другие члены правления нелегального «Ахалуца». Шнеерсон в 1929 году поехал в Россию, чтобы продолжать работу на месте, и уже не вернулся…"
— До каких пор продолжалась деятельность «Магена»?
— До тех пор, пока жили ее основатели и активисты: мой отец умер в 1964 году, Биньямин Вест тоже около этого…
— Когда вы с Энн поженились?
— В 1951 году, через семь лет после того, как мы встретились. Мы некоторое время тянули, не были уверены… из- за войн.
— А когда вы начали действовать в поддержку евреев Советского Союза?
— После Шестидневной войны. Я много говорил с Моше Даяном, тогда министром обороны, о важности алии, писал ему об этом… У меня с Даяном были хорошие отношения. В свое время я был командиром его командос… Вот здесь письма, которые я писал ему, — Исраэль бережно развернул пластиковый пакет и достал несколько листков, написанных от руки на иврите. — 9 июня, 16 июня, 26 июня, сразу же после Шестидневной войны. Я хочу прочитать вам вот это письмо от 16 июня: «Я не знаю, как нужно маневрировать, чтобы получить миллион евреев… Русские пытаются проникнуть в наш регион. Подумай, можно ли им что-либо предложить, чтобы получить евреев, страдающих в России». А вот другое, от 26 июня: «Миллион евреев приедет из России, а не из Америки… Русские заинтересованы в открытии канала (Суэцкого), так может быть они не прочь избавится от части евреев?»
Я знал, чувствовал, что будет массовая алия. В июне 1968 я написал ему (читает): «Каждый еврей в России страдает, и если это положение будет продолжаться, мы можем их потерять… Действия Сохнута и „Голоса Америки“ недостаточны. Нужно создать орган на уровне министров, который выработает активную политику в этой области… Они критикуют нас за отношение к арабам, а мы можем критиковать их за отношение к евреям… С точки зрения безопасности это будет иметь огромное значение. Русские обвинят нас во вмешательстве, но мы не должны этого бояться. Мы знаем о семьях, которые получили разрешение перед войной и повисли… Почему ничего не делается для них? Среди тех, кто приехал после второй алии, нужно найти людей, хорошо разбирающихся в положении внутри Советского Союза и использовать их для выработки политики».
— Вы пробовали влиять на других политиков?
— Я встречался с Менахемом Бегиным, с Голдой Меир… Уже появилось много обращений с просьбой выслать вызовы, но «Натив» не торопился их отправлять и не хотел, чтобы информация об этом была опубликована. Когда мы начали говорить с Россией по телефону, они хотели нас закрыть. Они боялись, что наша деятельность повредит Израилю и повредит евреям в Союзе. Они говорили, что мы — фашисты. Я думаю, что они не хотели массовой алии…
— Почему вы так думаете?
— Они воспринимали эту алию как политическую угрозу. Это начал еще Бен-Гурион, не желавший и американских евреев, хотя не столь уж многие из них были готовы приехать. Нам говорили, что на четверых новоприбывших приходится агент КГБ!.. Ну и что? Агентами ведь становились только из страха… Большевизм, видимо, не может без диктатуры. В качестве курьеза — вы знаете, что наш министр абсорбции сменил свое имя на «Пелед». «Пелед» на иврите это производное от слова «плада» — сталь. Он взял себе ивритский вариант имени «Сталин»!
Мы начали публиковать имена людей, которые хотели получить вызовы. Про нас они не могли сказать, что мы провокаторы — я был ранен на фронте, Энн была ранена на фронте… но они могли сказать, что мы фашисты. Мы иногда разговаривали с Нехемией. Он говорил, что в жизни не разрешит людям говорить за пределами организации, что он должен знать обо всем, что происходит. Я ему говорю: «Нехемия, может быть есть на свете хоть один человек, который умнее тебя? Один?» А он мне: «Нет, только через мой труп».
— Когда «Натив» стал меняться?
— Около 1971 года, когда он создал общественную организацию под названием «Общественный совет» во главе с Рут Барон. Это был его ответ на давление оппозиционных организаций. Рут была в порядке и работала неплохо, но она была очень наивной.
— Чем вы занимались?
— С нами работали бывшие активисты алии. Они начали звонить в Россию. Мы создали для этого телефонную книгу. Мы хотели знать, что происходит с конкретными людьми. Наш родственник, Эммануил Шинкарь, отсидевший в русской тюрьме 8 лет, в 1969 году прибыл в Израиль. Он тоже стал членом группы. Мы не спрашивали разрешения у «Натива», и мы не считали, что нужно спрашивать… Я также устраивал новых эмигрантов на работу… и не боялся агентов среди олим.
— Что вы делали, Энн?
— Мы записывали содержание телефонных бесед с активистами в Советском Союзе, опрашивали приехавших, а затем переводили это на английский, распечатывали и рассылали в разные места: в Филадельфию, Нью Йорк, Кливленд, Лондон… Мы делали это либо в форме информационных писем, либо в форме бюллетеня, который издавался каждые два месяца. Сделали список адресов рассылки нашей информации, он был довольно обширный… (Я видел этот список, десятки страниц: адреса людей и организаций в разных странах — Ю. К.). Мы брали эти адреса у людей, которые приезжали в Израиль из Европы и Америки. Кроме того, мы отправляли полученную информацию в посольства… Мы также собрали адреса и номера телефонов некоторых советских чиновников и организовали звонки к ним… со всего мира… Иногда мы делали это от имени «Красного Креста» или других международных организаций… И еще — мы помогали людям получать вызовы.
— Исраэль, почему вы считали, что открытая борьба эффективней тихой дипломатии?
— В том числе и на основании бесед с новыми репатриантами… Я требовал открытой дискуссии о положении советских евреев. Во время Второй мировой войны те евреи, которые пользовались относительной свободой, совершили тяжкий грех — они не помогли спасти евреев, попавших под нацистское господство. Мы не имели права повторить эту ошибку. Правительство Израиля приучало граждан к покорности, а мы требовали индивидуальной свободы. Уступая давлению Киссинджера, считавшего, что необходимо развивать отношения с Россией, чтобы легче влиять на нее, правительство возражало даже против поправки Джексона-Ваника. Ясно, что нужно сотрудничать с американцами, но есть вещи, в которых необходимо сохранять собственный курс. Мы категорически поддерживали поправку и призывали оказывать на правительство Израиля давление…
— Вы допускаете, что правительство опасалось антисоциалистического настроя олим, их интеллектуальной независимости?
— И это было глупо с их стороны…
— Меня все же смущает, что на весь Израиль был почти один такой Исраэль Шинкарь…
— Был у меня друг, генерал, который говорил мне: «Исраэль, продолжай делать это, только ТЫ сможешь…»
— Почему?
— Не знаю… Страх перед истеблишментом… страх. У меня не было страха. Я воспитанник пустыни, родился в песках, ходил все время на солнце, был командиром «командос»… Я был независимым, не боялся. Даже киббуцники, бывшие членами партии, говорили мне: дай Б-г тебе сил делать то, что ты делаешь.
— А почему они сами не участвовали в этой борьбе?
— Страх, принадлежность к организации…
— Сколько лет вы действовали?
— Бюллетень мы выпускали два года, информационные письма рассылали много дольше… У каждого, кто приезжал, был рассказ, и это становилось общим знанием. Задача нашего бюллетеня состояла в том, чтобы заставить власти реагировать. В тот момент, когда они начали делать это сами, наша задача была выполнена, и дальнейшая деятельность теряла смысл.
В сентябре 1972 года «Комитет действия» выпустил сборник информационных писем и бюллетеней в двух томах. В предисловии авторы писали:
«Это собрание представляет собой попытку сделать собранную нами информацию доступной всем евреям мира, стремящимся помочь евреям Советского Союза. Мы начинали в то время, когда средства массовой информации сообщали очень мало или ничего о том, что происходило за Железным занавесом.
Существует огромный разрыв между тем, что делается и тем, что должно быть сделано. Частично это происходит из-за отсутствия информации. Цензура на информацию, принятая в Советском Союзе, нашла свое продолжение в Израиле: эта информация контролируется и рассылается по миру в соответствии с произвольными решениями очень ограниченного круга людей.
Мы убеждены, что вся информация о советских евреях должна быть доступна немедленно и полностью, что она принадлежит всему еврейскому народу и должна поступать к нему без цензуры — чтобы еврейский народ в диаспоре и в Израиле мог с помощью этого знания проявить свою активность в борьбе за свободу своих братьев…»
Да, работа с архивом заняла много месяцев. Записи и распечатки бесконечных телефонных разговоров о ходе судебных процессов, о происходящем в зале суда и на улице, о разрешениях, отказах, внесудебных преследованиях… Здесь же обширная переписка с различными организациями и общественными деятелями в Израиле и за рубежом, целые брошюры телефонов и адресов, ряды папок с личными делами отказников в Советском Союзе… этого хватило бы на годы работы солидной организации. Сколько же подвижничества и преданности делу должны были иметь эти в целом благополучно устроенные люди и те добровольцы, от которых официальный истеблишмент отвернулся, а они пригрели и дали возможность работать…
В то время еще никто не мог с уверенностью сказать, кто прав. Но сегодня, глядя назад, мы знаем, что их деятельность принесла большую пользу. Неподконтрольная истеблишменту и властям, она создавала поле постоянного давления на советское руководство. Их активность нельзя было остановить политическими демаршами и закулисными договоренностями. Успехи оппозиционных лиц и организаций вынуждали истеблишмент разворачиваться в направлении полномасштабной открытой борьбы и поддерживать ее на должном уровне.
Советским карательным органам приходилось считаться с такой реальностью и ограничивать свои аппетиты. КГБ приходилось чаще щелкать зубами, чем кусать, чтобы не повредить внешнеполитическим интересам Советского Союза.
Организация Исраэля Шинкаря была не единственной в Израиле. Об организации «Маген», которую создал его отец со своими соратниками по «Ахалуцу», мы уже говорили. За десять лет до «Комитета действия» Исраэля Шинкаря, в 1958 году, была создана организация под названием «Маоз» («Твердыня»). В течении десяти лет ею руководил один из основателей этой организации Шабтай-Бецалель Бейт Цви. С 1968 года душой этой группы стала Голда Елина.
Активисты «Маоза» вели открытую борьбу. Первый плакат, выпущенный «Маозом» в 1959 году, был «Шалах эт Ами» — «Отпусти народ мой». В 1960 году «Маоз» устроил вечер памяти в честь расстрелянных в Советском Союзе писателей и поэтов. Члены группы отправляли в Советский Союз книги…
В декабре 1964 году организация выпустила первый номер своего ежегодника. Одной из акций «Маоза» был призыв к бойкоту гастролей советского цирка (1966). В 1969 году «Маоз» выступил с инициативой, охватившей пять тысяч синагог и еврейских общин Европы и Америки и называвшейся «Кес аль-доми»: каждая еврейская семья ставила на пасхальном седере пустой стул для евреев Советского Союза, томившихся в «рабстве у красного фараона» — чтобы не забывать об их беде.
В день открытия Первого ленинградского процесса на голодовке новых репатриантов «Маоз» распространял воззвания, листовки и фотографии арестованных «самолетчиков». Во время первого визита Никсона в Москву (май 1972 года) «Маоз» выпустил воззвание, призывавшее к голодовке солидарности с евреями Советского Союза. Голда Елина отдавала организации все свободное время. Она выкраивала на нужды этой организации часть средств, которые выделял ей ее муж, владелец небольшого магазина украшений. Активное участие в работе «Маоза» принимал Юлиус Марголин, автор целого ряда статей и литературных публикаций. Отсидевший шесть лет в советских лагерях, он задолго до Солженицина описал их в своей известной книге «Путешествие в страну Зэ-ка».
В 1970—1971 годах значительно расширилась и укрепилась международная сеть независимых общественных организаций в Соединенных Штатах, Канаде, Англии, Франции, Австралии и других странах. Энергично действовали в университетских городках студенческие организации, инициированные Яковом Бирнбаумом и Гленом Рихтером. Недостаток финансовых средств они с успехом компенсировали молодым энтузиазмом и абсолютной верой в правоту своего дела. В 1970 году шесть независимых групп добровольцев в разных городах Соединенных Штатов объединились и образовали «Объединение Советов».
В мае 1971 года в Англии стартовало «Женское движение в поддержку евреев Советского Союза». Известное больше под именем «Тридцать пять», оно возникло в результате реакции на арест Рейзы Палатник, обвиненной в распространении «злостной клеветы на советский государственный и общественный строй» и осужденной на два года лишения свободы. Большую роль в создании этого движении сыграл израильский консул в Лондоне (сотрудник «Натива» и известный журналист) Ицхак Рагер.
«Студенты, которые были активны в Англии, все же были заняты учебой, — вспоминает Рагер, — мужчины были заняты на работе, а еврейский истеблишмент довольно холодно относился к еврейскому движению. Тогда я стал обращаться в женские организации… Однажды мне позвонили из Израиля относительно Рейзы Палатник, и я начал думать, как представить эту тему публике… Я пригласил трех знакомых мне женщин готовых что-то делать и сказал им, что тридцатипятилетняя женщина в Одессе, примерно их возраста, попала в серьезную беду. Если тридцать пять женщин выйдут на демонстрацию в ее поддержку, то это может сработать».
Одна из участниц предложила, чтобы, по примеру женщин Южной Африки, они, одетые в черное демонстрировали молча. В майский день 1971 года, примерно за месяц до суда над Рейзой, группа еврейских домохозяек, одетых во все черное, устроили голодовку протеста возле советского посольства и передали жене посла петицию от имени всех тридцатипятилетних еврейских женщин Великобритании. Пресса окрестила их «Тридцать пять». 14 мая «Еврейские Хроники» опубликовали первый из многочисленных репортажей об их демонстрации. После этого в течение нескольких недель женщины в черном каждый день проходили по улицам Лондона к резиденции советского посла и передавали очередную петицию, адресованную его жене. Новое движение стартовало и быстро превратилось в грозную силу с отделениями на Британских островах, в континентальной Европе и за океаном. «Я не могу представить себе более впечатляющей группы борцов за правду, за свободную эмиграцию — замечательных людей, объединившихся в борьбе за общее дело», — писал о них Мартин Гилберт. Они далеко не всегда ладили с истеблишментом, не всегда откликались на его окрики, их демонстрации были боевыми, их находки интересными, у них было время и силы поддерживать эту активность на протяжении десятков лет.
В этой единственной принципиально женской организации сотрудничали, тем не менее, и мужчины. Один из них, Майкл Шерборн, начал свою борьбу еще до образования «Тридцати пяти» — в 1968 году. Он хорошо владел русским языком и на протяжении четверти века поддерживал телефонные контакты с сообществом отказников. Из-под его плодотворного пера вышли десятки статей, памфлетов, писем. Независимый, бесстрашный и исключительно работоспособный, он всю жизнь делал то, что считал нужным… Выпускник тренировочного лагеря «Ахалуц» в Англии, он в начале Второй мировой войны эмигрировал вместе с женой в Палестину. Проработав полгода в кибуце, вступил в английскую армию и прошел с ней всю мировую войну. Во время Войны за Независимость присоединился к израильской армии. Это было трудное время, его жена серьезно заболела, и в 1949 году они вынуждены были вернуться в Англию. Он окончил учительские курсы и на спор с одним из сокурсников выучил русский язык. Это помогло ему понять, что происходит с евреями Советского Союза, и с 1968 года он начал действовать — вначале в рамках ассоциации бывших военнослужащих, а затем с организацией «Тридцать пять». С тех пор уже ничто не могло его остановить… В 1980 году он первым в Англии получил награду «Надпартийного Комитета за освобождение советских евреев» английского парламента.
«Натив» активно работал в Англии через своих представителей, прикомандированных к посольству. С ним сотрудничали также журналист и писатель Эммануэль Литвинов и «Национальный Совет в поддержку советского еврейства». Однако, как выразилась одна из лидеров «Тридцати пяти», Дорин Гэйнсфорд: «Многие в „Национальном Совете“ были слишком озабочены тем, чтобы не нанести вреда имиджу английского еврейства, его внешнему облику». «У нас, — заявила другой лидер „Тридцати пяти“ Рита Экер, — было только две причины не идти на акцию: если это могло нанести вред отказникам или Израилю, — в противном случае мы выходили». Финансовую поддержку этой организации на протяжении многих лет оказывал известный еврейский филантроп из Лондона Сирил Штайн.
Поток информации, не прошедшей цензуру «Натива», увеличивался с каждым днем. Оппозиционные организации в разных странах начали чувствовать себя уверенней, их действия становились более эффективными. Легальные инструменты, которыми пользовались «Комитет Действия» и «Маоз» в Израиле, «Студенты» и «Объединение Советов» в Соединенных Штатах, «35» в Англии, Европе и Канаде и другие, возникшие несколько позже, оказались весьма успешными.
В конце марта 1970 года Яков Казаков, будущий руководитель «Натива», устроил знаменитую голодовку протеста возле штаб-квартиры ООН, вызвавшую взрыв интереса со стороны средств массовой информации. В то время, когда Казаков проводил голодовку в Нью-Йорке, напротив здания Кнессета в Израиле проходила мощная демонстрация студентов в поддержку его требований. «Натив» категорически возражал против поездки Казакова и Шперлинга в Штаты, был против голодовки протеста у здания ООН, был против демонстрации студентов возле здания Кнессета, но помешать этому уже не мог. Более того, на волне общественного интереса представитель Израиля в ООН по поручению Голды Меир принял личное участие в судьбе Казакова. Плотину прорвало.
«Натив» начал яснее осознавать, что не в состоянии контролировать процесс полностью, что, пытаясь делать это, он все чаще попадет в неловкие и уязвимые ситуации. Параллельно увеличивалось давление на премьер-министра Израиля — перестать прятаться и начать открытую борьбу. И, конечно же, мужественное поведение активистов сионистского движения, бросавших открытый вызов советским властям, будоражило воображение людей.
Усилившаяся публичная активность оппозиционных организаций в Израиле и за рубежом не приводила к сокращению эмиграции — напротив, с августа 1968 года эмиграция постоянно росла. Это подрывало доверие к аргументации истеблишмента. А тут еще началось разбирательство в Кнессете по поводу письма представителя «Натива» в Штаты, в котором утверждалось, что Казаков и Шперлинг провокаторы, и что еврейские организации не должны с ними встречаться.
«Новая действительность, — писал руководитель „Натива“ Леванон, — ускорила принятие решения о создании в Израиле общественного органа, ориентированного на истеблишмент — подобно тому, как мы это сделали в Северной и Южной Америке, Европе и Австралии». Деятельность такого органа по замыслам авторов должна была « в значительной степени ограничить тот вред, который мог быть причинен воинственными кругами». «Нативу» не удалось остановить процесс перехода к открытой борьбе, считавшейся им в то время вредной, поэтому он решил в нее включиться и, по возможности, направлять. Летом 1970 года общественная организация под названием «Общественный совет в поддержку советских евреев» была создана. С основанием этого органа израильское правительство и «Натив» перешли рубикон, хотя, конечно, их публичная кампания была намного сдержанней и солидней, чем та, которую могли себе позволить оппозиционные организации.
«Общественный Совет» полностью финансировался из бюджета государства. Для расширения его общественной базы, а также для того, чтобы никто не мог сказать, что он является придатком той или иной политической силы, в его правлении заседали представители разных партий. Первым президентом организации стал президент Еврейского университета в Иерусалиме Айб Харман, («Авода»), председателем правления — депутат Кнессета Залман Абрамов («Гахал»). В правление были привлечены также известные общественные деятели, промышленники и финансисты.
Учитывая высокий удельный вес ученых среди отказников и активистов алии, при «Общественном совете» был создан «Комитет ученых», возглавляемый всемирно известным физиком и общественным деятелем Ювалем Нээманом.
В «Общественном Совете» работали профессионалы и добровольцы, и он, по сути, делал то, что до него осуществляли оппозиционные общественные организации: поддерживал телефонную связь с отказниками, выпускал информационный бюллетень, опиравшийся также на информацию «Натива», рассылал бюллетень по всему миру, организовывал общественные кампании и протесты. «Общественный совет» выполнял полезную работу и делал ее хорошо. Будучи инструментом истеблишмента, он обладал, естественно, гораздо бόльшими возможностями, чем добровольные организации.
Создание «Общественного совета» и «Комитета ученых» стало наиболее ощутимой победой оппозиционных организаций — своей деятельностью они развернули еврейский истеблишмент в сторону открытой борьбы против эмиграционной политики советских властей.
«Общественный совет» заполнил очень важную нишу, и это позволило истеблишменту приступить к осуществлению проектов следующего уровня. Началась подготовка Всемирной конференции, предназначенной стать форумом и инструментом координации еврейских организаций мира (включая оппозиционные), вовлеченных в борьбу за советских евреев.
— Многие активисты того времени утверждают, — обратился я к журналистке и члену партии «Херут» Саре Френкель, — что отказ социалистического руководства Израиля от открытой борьбы был вызван стремлением не сердить социалистический Советский Союз, поскольку израильтяне надеялись уговорить его без лишнего шума, методами тихой дипломатии… в силу идеологической близости…
— Я не верю в это, — ответила Сара и на минуту задумалась. — Ими двигало опасение, что это может навредить активистам и другим евреям в Советском Союзе, навредить связям «Натива». Они не хотели, чтобы мы писали о борьбе за выезд… Предпочитали, чтобы давление шло со стороны евреев Америки, Европы и Канады… Я думаю, что на определенной ступени такой подход был правильный. Было время закрытой, дипломатической борьбы, а потом настало время открытой борьбы. Это было непросто, находились люди, которым это не нравилось, в обществе шли споры на эту тему… Херутники были за открытую борьбу, но многие с ними не соглашались, и был публичный спор, и были статьи в газетах… Вначале в «Нативе» меня бойкотировали, не давали мне телефоны отказников… Там был такой Цви Нецер, отвечавший за прессу и публикации — у-уфф!
Я была первой журналистской, прорвавшей тишину внутри Израиля. Я начала звонить отказникам уже после Первого ленинградского процесса — Зееву Зарецкому, Боре Айбиндеру, Володе Слепаку. В «Нативе» не давали мне номера телефонов — я доставала их сама… Я звонила каждый день, с трудом спала и ела, и говорила, говорила… Мой материал передавали по голосу Израиля на русском языке, я сама передавала его на иврите…
Зарецкий был замечателен. Он говорил со мной на иврите, давал новых людей… Я могла звонить в московские ульпаны во время уроков и общаться напрямую с учителями и учениками… И Слепак передавал мне информацию… Зарецкий говорил: завтра я не смогу, позвони «старику» — это был код Слепака — у него будет все. Слепак… я записывала на магнитофон весь его рассказ по-русски, и потом кто-нибудь приходил ко мне и переводил на иврит. С Айбиндером мы говорили на иврите. Были люди, с которыми я говорила по-английски или на идише. Радио, кстати, мою активность поддерживало.
— Сара, это же было правительственное радио!
— Да. Но это же радио! Поскольку вокруг этого вопроса шла общественная дискуссия и противники понемногу стали понимать, что у них не остается выхода… Однажды босс пригласил к нам на радио Нехемию, это было уже в 1973-74 годах. Он дал нам обзор ситуации, потом состоялась беседа с членами редакции. Там я ему все высказала… что я им мою информацию передаю, потому что знаю, что они опубликуют это за границей, а они меня бойкотируют. «Вы делаете из этого политику, Нэхэмия, — бросила я ему, — потому что основной мой противник Нецер, он из Аводы, а я херутница. Но в отличие от вас я ни разу не пошла к Бегину и не рассказала ему, что вы со мной делаете». Он поднял руки и сказал: «Правильно. Отныне мой офис для тебя открыт. Если тебе что-то будет нужно, приходи, получишь». С этого времени у меня началась другая жизнь. Было уже ясно, что борьба отказников стала иной, намного более шумной.
«Натив» разворачивался достаточно быстро. В 1972 году во время визита президента Никсона в Советский Союз он высадил в Европе и Америке крупный информационный десант.
— Когда ты приехал в Израиль? — обратился я к свердловскому активисту Илье Войтоветскому.
— 6 декабря 1971 года. В аэропорту меня встречали Сара Френкель и сотрудник «Натива» Арье Кроль.
— С приездом твоя общественная активность закончилась?
— Да нет, наоборот, еще больше усилилась. Я ведь приехал с массой материалов о процессе Кукуя, и на мои плечи легла кампания в его поддержку. Закончилась… Я выступал по радио, писал статьи в газеты, сотрудничал с Голдой Елиной и Энн Шинкарь, Абрамом Шифриным и Леей Словиной. Меня интервьюировали практически все израильские газеты. Через несколько дней после приезда меня пригласили для беседы в «Натив», после чего контакты с ними стали постоянными.
— Они тебя как-то ограничивали?
— Да нет… В августе 1972 года посадили Володю Маркмана, и работы добавилось.
— Ты же человек общительный и шумный… «Нативу» твоя деятельность не мешала?
— Я этого никак не чувствовал. На визит Никсона в Москву в мае 1972 года они выбросили настоящий десант. Это целая история… Я был в Израиле всего пять месяцев. Мне позвонили из «Натива» и спросили, могу ли я в течении двух дней выехать за границу. Я им говорю — у меня паспорта нет… Пришлось отпрашиваться на работе, «Натив» позаботился об остальном, и в воскресенье мы уже были в Лондоне. Наш десант состоял из четырех свердловчан: Элла Кукуй, Боря и Эмма Рабиновичи и я. Насколько мне известно, нечто подобное было сделано в других столицах.
— И в чем состояла «боевая задача»?
— Нам сказали, что Никсон будет говорить о положении евреев. Советы, естественно, станут упираться… отрицать. А тут мы…
— Что — вы?
— Мы?.. (Смеется.) Десантники… Трое суток мы голодали возле агентства Аэрофлота под портретами Узников Сиона… непрерывные интервью… нас снимали все телекомпании, к нам приходили общественные деятели и депутаты парламента… мы говорили, говорили, говорили… — на голодный желудок. Мы практически не спали… спальные мешки, которые нам принесли, мы подкладывали под себя, чтобы задницы не промерзли… Собирали подписи под обращением «Отпусти народ мой». Один прохожий прочитал и сказал:"Верно, но… я не еврей. Я араб". А я ему: «Ну и что! Неужили господин не готов подписать протест против советских жестокостей?» Подписал!.. После голодовки протеста на нас набросились организации, затаскали по встречам. Это была настоящая мясорубка… После Лондона мы с Эллой улетели в Рим, а Рабиновичи — в Париж. В Риме голодовок не было, там мы отъедались… по ночам… Днем было не до еды… были встречи и пресс-конференции… по три-четыре в день… Шум мы создавали… мировой. Москва выбросила встречный десант во главе генералом Драгунским…Вергелис и Аксинья Быстрицкая ему подпевали…
— И за открытыми шумными протестами стоял «Натив»?
— И стоял, и сидел и лежал.
Активисты сионистского движения в Советском Союзе перешли на открытый протест режиму в 1969 году и ожидали того же от своих сторонников на Западе. К 1970 году сложились подходящие для этого условия: оппозиционные организации выросли количественно и качественно, в мире нарастал потенциал сторонников разрядки международной напряженности, Советский Союз уступал давлению Запада и не реагировал массовыми преследованиями на открытый протест. Ленинградский процесс пролег водоразделом, за которым истеблишмент включился в открытую борьбу.