Юлий Кошаровский●●Мы снова евреи●Глава 4 Черные годы советского еврейства − 1948-1953

Материал из ЕЖЕВИКА-Публикаций - pubs.EJWiki.org - Вики-системы компетентных публикаций по еврейским и израильским темам
Перейти к: навигация, поиск

Книга: Мы снова евреи
Характер материала: Исследование
Автор: Кошаровский, Юлий
Копирайт: правообладатель запрещает копировать текст без его согласия
Гл. 4. Черные годы советского еврейства − 1948-1953

Содержание

Предисловие

Осенью 1948 года произошел поворот, после которого для советских евреев наступили черные годы, продолжавшиеся вплоть до смерти Сталина. Тому было много причин.

Это было время жесткого противостояния между Востоком и Западом. 26 июня 1948 года Сталин начал блокаду Западного Берлина, ставившую отношения между Советским Союзом и западными державами на грань военной конфронтации. Требовалась очередная чистка для приведения населения в полное и бездумное повиновение режиму. Понадобился также жесткий окрик в социалистическом лагере: 28 июня самый популярный в СССР лидер народных демократий Тито был объявлен предателем и фашистом, и отношения между компартией СССР и Союзом коммунистов Югославии были разорваны. Сталин приступил к перестановкам в высшем эшелоне власти. Август 1948 года – травля "буржуазной лженауки" генетики. Работу теряли тысячи ученых и преподавателей по всей стране. Июль-август – серьезные изменения в идеологии и внешней политике СССР; их можно охарактеризовать как консервативный поворот.

Сказались патологические изменения личности "вождя", у которого к концу жизни все больше развивалась параноидальная подозрительность. Он говорил своей дочери: "Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат… сионисты подбросили тебе твоего муженька". По настоянию Сталина его дочь Светлана развелась с Г.Морозовым (май 1947 года). В начале 1948 года по настоянию Сталина Г.Маленков добился развода своей дочери с В.Шомбергом, внуком А.Лозовского… 10 мая 1948 года была снята с правительственного поста Полина Жемчужина, жена В.Молотова.64 Многие из ближайших сатрапов Сталина, старавшихся во имя собственного спасения угадывать его желания, были сами в немалой степени заражены антисемитизмом и с удвоенной энергией старались соответствовать…

Особое раздражение руководства страны вызывало национальное пробуждение советских евреев, видевших в Израиле свою новую Родину и стремившихся к репатриации. В то время они все еще составляли значительная часть (в некоторых областях до трети) государственных служащих, инженеров и научных работников.

Контакты между советскими граждами и израильской делегацией запретили даже в синагоге. Отныне членов посольской миссии повсюду сопровождали представители службы безопасности, не позволявшие никому к ним приблизиться. И хотя во внешней политике немедленных изменений не последовало, стало ясно, что между Израилем и советскими евреями, между внешней и внутренней "еврейской" политикой Советского Союза также опустился "железный занавес".

Период с января 1948 года до смерти Сталина 5 марта 1953 года можно условно разделить на четыре этапа, каждый из которых представляет собой новую ступень в эскалации антиеврейской политики советского руководства.

Первый этап, продолжавшийся в течение 1948 года, характеризуется кампанией против еврейского национализма и началом уничтожения еврейской культуры одновременно с дружественной политикой по отношению к Израилю.

Второй этап – с января по май 1949 года – первая волна арестов крупнейших деятелей еврейской культуры и интенсивная кампания против космополитизма одновременно с открытым охлаждением советско-израильских отношений.

Третий этап – с июля 1949 года до конца 1952 года – менее шумная, однако более резко выраженная кампания против "еврейского национализма, космополитизма и сионизма".

Четвертый этап – с января по март 1953 года – разнузданная кампания против еврейской интеллигенции, сионизма, государства Израиль и различных еврейских организаций. Лишь после смерти Сталина, с апреля 1953 года, намечается некоторое улучшение положения.

"В конце 1948 года начались аресты членов группы "Эйникайт" в Жмеринке, Киеве, Ленинграде и других городах… было арестовано 12 человек, из них лишь девять были настоящими членами группы. После следствия, продолжавшегося более 5 месяцев, члены группы были приговорены особым совещанием к длительным срокам заключения – 8-25 лет".66 Среди осужденных был Меир Гельфонд, один из руководителей "Эйникайт". После смерти Сталина, осенью 1954 года, члены группы были освобождены.

Группа Р.Брахтмана, М.Маргулиса, В.Свечинского была арестована в 1950 году и каждый из них был приговорен к 10 годам заключения. Они были освобождены в 1955 году. В лагерях сионисты возрождения Израиля встретились с ветеранами сионистского движения времен революции.

"Сионизм советского периода, – писал Виталий Свечинский в статье "Как заговорили евреи молчания", – реализовался людьми 20-х годов, нравственная зрелость которых удержала их от участия в российских революционных ристалищах. Вся их энергия была направлена на Исход. Часть из них осталась в России, выполняя долг перед своими политическими партиями, лидеры которых эмигрировали в Палестину. Постепенно, подогреваемое идеологическими соцсимпатиями, испарилось из жизни всякое упоминание об этих безвестных солдатах сопротивления.

Они, эти бойцы сионизма, занимались "антисоветской агитацией и пропагандой", пытаясь сохранить своих братьев для еврейского народа. Почти все они ушли в тюрьмы и лагеря и погибли там.

Склоним головы перед этими волонтерами отборной гвардии Сиона за их поход в кромешной тьме, за их бескомпромиссную стойкость.

Лишь в конце сороковых годов, подобно птице Феникс, возник из пепла постклассический сионизм, не зная о своем прошлом бытие...

В полном соответствии с условиями тоталитарного полицейского государства часть сионистов конца 40-х и начала 50-х годов обнаружила себя в тех же тюрьмах и лагерях. И там, в советских застенках, произошла эта встреча новых "еврейских буржуазных националистов" с некоторыми уцелевшими ветеранами классического сионизма. Так появилась тонкая нить, которая восстановила разрушенную связь времен…

Идея Исхода не погибла. Ее слабое пламя, как пламя свечи, не давало угаснуть надежде. Жизненным импульсом Узников Сиона было существование Израиля. Этот мощный импульс хранил их, а они хранили его. И выдержали эти доспехи".

– За что вас посадили? – спросил я Виталия Свечинского.

– Мы хотели бежать в Израиль. Там была война за независимость, нам было по 19 лет… Мы задумали побег на Юге, через речку Чарох, это целая история…

– Как вы к этому пришли?

– Я думаю, антисемитизм, который я испытал и в эвакуации, и в Москве: Гитлер преуспел в этом деле. Мы пришли к такой простой и ясной мысли, как сионистское решение "еврейского вопроса". Мы заново изобрели для себя сионизм.

– С кем вы намеревались бежать?

– Нас было трое, мы были школьными друзьями, в институте тоже связи не теряли. Мы все обсуждали между собой, говорили… Это Рома Брахтман, он сейчас в Нью-Йорке, и Миша Маргулис – живет в Иерусалиме.

– Они тоже сидели?

– Конечно.

– По какой статье?

– "58-1а" – это измена Родине… до расстрела. Кроме того, были статьи "58-10" – антисоветская агитация, направленная на подрыв советской власти, и "58-11" – "групповщина", поскольку нас было трое. Но им троих было мало, они хотели расширить круг, чтобы получилось серьезное молодежное дело. Это было модно тогда – мы же попали в период борьбы с "безродными космополитами" и "беспаспортными бродягами". Вся Лубянка была забита евреями. Все этажи.

– Сколько времени продолжалось следствие?

– Около полугода.

– Вы признали свою вину?

– Нас троих арестовали, и мы трое признали свою вину. Но они же хотели расширить круг… им надо было посадить человек десять-двенадцать. Вот здесь они наткнулись на стену. Начались угрозы, мелкие физиологические ущемления, потом стали пугать пыточной тюрьмой в Суханово. Пыточная тюрьма – это действительно страшно.

– Настоящие пытки?

– Да. Я встречал людей оттуда. Однажды ночью дверь нашей камеры отворилась, и вошел старик... Сильверсван, худой, как доска. Он рассказывал, что это такое. Его пытали. Что значит пытали? Его ставили в каменный мешок. Каменный мешок – это ниша в стене 50х50. Открывают металлическую дверь, заталкивают человека в эту нишу, захлопывают дверь. Перед лицом окно с решеткой, закрытое снаружи стеклом. Его ставили в этот мешок и несколько раз включали над головой мощную лампу. Человек так долго стоять не может. У него начинают распухать ноги… "слоновьи ноги"… пошевелиться невозможно, упасть невозможно, потому что колени упираются в эту дверь. Если человек теряет сознание, то открывается окошко, и на него выплескивают холодную воду, чтобы пришел в себя, чтобы пытка продолжалась. Этот старик считает, что он пробыл в этом мешке около двух суток. Когда его оттуда выволокли, он был без сознания. Это один из методов наказания. Другой метод – тебя привязывают голого к шведской стенке и бьют по спине чулками, наполненными песком. Отбивают почки, печень… человек становиться полным инвалидом – это на всю жизнь. А следов на теле не остается… – "великий патент КГБ". Если бы они пороли ремнями или резиновыми жгутами, то были бы следы, а песок в чулке мягко ложиться на тело, и никаких следов…

– Кого они подвергали таким пыткам?

– По серьезным делам… по "делу врачей", например. Потом я встретил одного парня, который был связан с делом Масарика. Он тоже через это прошел. Это был советский асс, награжденный тремя орденами Красного Знамени... Нам было по 19 лет, уже в тюрьме мне исполнилось 20. Нам угрожали такой судьбой, но мы не готовы были говорить о наших друзьях, называть фамилии.

– Сколько вам дали?

– Нам дали немного, "червонец". Повезло… По статье "58 -1а" нас должен был судить военный трибунал, и тогда бы нам дали по двадцать пять, но военный трибунал был просто забит делами, переполнен. Нас направили на особое совещание, так называемую "тройку". А особое совещание в то время не имело права давать 25 лет. Они могли дать "только" до 10. Я даже встретил человека, парикмахера, которому дали всего 5 лет: он в пьяной драке бросил бутылку и попал в портрет Сталина... Нам дали по 10 лет особых лагерей и разослали в разные места. Мишка попал в "Дубравлаг", Мордва, Ромка попал в "Горлаг", Норильск, а я попал в "Берлаг", Колыма. Это были спецлагеря, они были введены в 1950 году, и их было всего восемь на весь Советский Союз.

– Как сиделось?

– Сиделось по-разному. Вначале очень тяжело. Зима 1951-52 была суровая, режим ужасный и, главное, не было жратвы. Я был на общих землеройных работах. Это тяжелая работа. "Доходили" там, в первую очередь, люди с хорошим физическим здоровьем. Я был гимнастом, третьеразрядником, на здоровье не жаловался. Я очень быстро "дошел". Организм требовал питания, а его не было. Была изнурительная 10-часовая работа на морозе, укрыться негде. Я очень быстро "дошел", стал "доходягой" и все такое... Спасли евреи. У меня был лагерный отец, Натан Забара, идишский писатель. И еще был Ирма Друкер, благослови, Боже, память его… Они выходили не на общие работы, а в конвойный гарнизон – обслуживали кухню, кололи дрова, мостили, делали работы по благоустройству, в общем, делали легкие работы. Повар с кухни выносил им что-нибудь поесть. Натан стал собирать в банку кашу и приносить ее в зону. Это было очень опасно, потому что перед входом в зону обыскивали, но он это делал так артистично, что у него не находили. Так что я потом каждый вечер мог получить порцию каши, и это меня спасло…

– Второй год был легче?

– Легче... научились немножко жить в лагере, обтерлись, "обнюхались", как в лагере говорят. Научились осознанно переносить и голод, и холод… Это уже очень много. Потом мы с Фимкой Спиваковским пошли на прием к начальнику лагеря – такие приемы были раз в неделю – и сказали ему, что Фимка окончил экономический факультет Харьковского университета и что он может не только землю долбить, а я студент-архитектор третьего курса и могу работать в этой области. У них в лагере как раз была проектная "шарашка". Через две или три недели меня вызвали и сказали, что переводят туда. Сначала я работал в ночную смену. Было трудно, потому что пальцы не держали карандаш, не гнулись, но со временем чертить наловчился. Я проектировал разные офицерские дома, жилой поселок, и это было, конечно, намного легче…

– Вас пытались как-то вербовать?

– О, да… Когда я работал в "шарашке", которая была филиалом Дальстройпроекта. Там работали одни заключенные. В основном латыши, литовцы. Они прекрасные архитекторы, инженеры и проектировщики. Руководил этим делом некто Яковлев, классный инженер, знал все европейские языки… Это было славное время, я многому у них научился… они же западные люди. Они смеялись надо мной, когда я рисовал всю эту "барóчную" фигню, но это был добрый смех… И тогда меня вызвал "кум", оперативник по-лагерному… Он начал со мной ласково так… что я, мол, отличаюсь от всех остальных, потому что я все-таки свой человек, а эти же все враги… Они и с немцами были, и среди них есть натуральные антисоветчики, которые с оружием в руках воевали против советской власти… я все же бывший комсомолец, ну, поскользнулся... Мне они могут доверять, и... я могу сократить свой срок, но для этого надо иметь понимание, сотрудничать с ними, дальше от меня зависит… Откровенно так. А я тогда был уже отъетый, отпитый и… обнаглел, забылся, где нахожусь. Кроме того, у нас там компания была… я уже читал стихи Гумилева (за Гумилева срок давали, но были люди, которые помнили его наизусть), уже был и романтик, и гордый… Я его слушал, слушал, а когда он закончил, говорю:

" Вот видите у меня на спине номер, – показываю ему, – и на коленях номер, – опять показываю ему, – это сегодня номер моего комсомольского билета. Почему вы ко мне обращаетесь?" "Ах, вот ты какой!" – говорит. "Какой? Я – простой", – отвечаю.

" Ну, все. По весне поедешь на трассу камушки ворочать".

" А вот это вы можете мне не говорить. Меня ваши планы не интересуют. Я и так знаю, что моя жизнь мне не принадлежит", – говорю.

На этом мы и расстались. Весной прибегает наш нарядчик, Иван Лазаревич, и говорит: "Вилька, ты в списке на этап". "Куда этап?" – спрашиваю. "На страшное место – Касетеритовый рудник. Там добывают металл, из которого делают олово…"

Я ушел от этого этапа. Я спрятался, и они меня не нашли. В этом был риск пойти на второй срок, но так было лучше, чем идти на этот этап. Там продолжительность жизни была три месяца. Человек заболевал силикозом легких, его актировали, и он уходил умирать. Меня не нашли… потом начались какие-то события в зоне, и они даже забыли об этом. Они меня забыли, и я остался в той же бригаде, на том же месте… до следующего этапа.

– Вы от звонка до звонка?

– Не-ет, что вы. Иосиф Виссарионович умер 5 марта 1953 года... А потом начался период так называемого "позднего реабилитанса", и первыми ласточками из нашего лагеря были мы – я и Витька Красин.

–С воли помогли?

– Да, с воли. Это мой отец пошел в ЦК и обнаружил там какого-то своего старого приятеля, который работал дежурным по приему. Тот знал моего отца, его историю, они на фронте были вместе. Отец ему говорит: "Знаешь что, если ты не боишься рискнуть, дай это письмо "хозяину". Они между собой называли и Сталина, и руководителей после него – "хозяином". Тот говорит: "Знаешь, Лазарь, не боюсь, дам". И дал на подносе то письмо с малой почтой, так чтобы Никита мог прочесть. Никита развернул, прочел – я видел это письмо, оно фигурировало потом на переследтсвии – и в левом верхнем углу написал: "Разобраться. Хрущев". Нас снова вызвали на этап. Меня с Колымы везли четыре месяца в вагонзаках (вагон для заключенных), теплушках и пароходных трюмах – я же ехал от самой Америки. Ромка с Мишкой были уже в Москве. На меня следователь накинулся: "Где ты был, почему мы так долго должны тебя ждать?" Я ему говорю: "Вы что, с ума сошли? Это ко мне вопрос – где я был? Я что, к вам приехал что ли? Меня привезли!" Я уже был другой, и они уже были другие, и разговор на переследтсвии тоже был другой... В результате они оставили наказание, но дали не десять лет, а пять, и в соответствии с амнистией для тех, кто получил до пяти лет, нас освободили прямо из зала суда. Мы вышли на Арбат в телогрейках. С нас только сняли номера – такие белые заплаты, на которых был номер, фамилий же у нас не было – со спины, правого колена и с шапки. У меня был номер "И2-144". Белые заплаты с номерами сняли, но наши выгоревшие бушлаты и наши телогрейки несли четкие следы номера, который не выгорел. Это было смешно. И вот мы втроем на Арбате: какие-то троллейбусы, люди, женщины… мы же их не видели все эти годы, какие-то шубы… падал снег. Я четыре месяца перед этим сидел в одиночке... Было странно после Колымы очутиться на улице в Москве…

– Как начиналась ваша жизнь после освобождения?

– Вначале у нас был… шок. У Романа полегче, поскольку он натура витальная, а у Мишки потяжелее – его мать умерла… это пережить трудно. Мишка узнал об этом перед самым освобождением, на переследтсвии. Ему очень трудно было это пережить... У меня шок был другого свойства. Я стремился к одиночеству, никого не хотел видеть. Родители нашли место в стареньком санатории за городом, где отец был заместителем директора по хозяйственной части, и я там ходил по лесам, рисовал… Природа меня как-то восстановила, и я вернулся в жизнь.

Списки Голды

Ходили упорные слухи, разделявшиеся некоторыми активистами сеидесятых, что Голда Меир, уверенная в дружелюбии советских властей и лично товарища Сталина, передала Молотову списки тех, кто обратился к израильской делегации с просьбой помочь им эмигрировать в Израиль. Это было время, когда с фронта вернулось много евреев, имевших боевой опыт, и они "в рамках интернациональной помощи, во имя торжества социализма" горели желанием воевать на стороне Израиля. Ходили слухи, что Сталин лично предложил послу подготовить и передать ему списки желающих воевать на стороне Израиля.

Позднее, в августе 74 года, эти слухи были опубликованы в статье Льва Наврозова "Заметки об американской наивности" ("Notes on American Innocence") в престижном еврейском журнале "Commentary" ("Комментарии"). Автор материала, ученый, эмигрировавший в Соединенные Штаты из Советского Союза в 1972 году, хотел показать, насколько наивным было представление западных демократий о "внутренней социальной анатомии" и политике закрытого общества в Советском Союзе. В качестве одного из подтверждений своего тезиса он привел следующий отрывок:

"В 1948-49 годах Сталин предложил госпоже Меир, в то время послу Израиля в Советском Союзе, подготовить список желающих участвовать в войне за независимость. Советско-еврейская добровольческая армия, так сказать. Госпожа Меир сделала это, и Сталин в должное время передал эти списки своей секретной полиции, которая арестовала предполагаемую добровольческую армию и отправила ее в концентрационные лагеря на уничтожение голодом, работой и морозом".

В феврале 1975 года Голда Меир обвинила "Комментарии" в публикации порочащей ее ложной информации и потребовала публичных извинений. Госпожа Меир утверждала в своем письме:

"В этой истории нет ни единого зерна правды. В течение моей службы в России я ни разу не попадала в ситуацию, в которой моя наивность подвергалась бы испытанию. Ко мне не обращались с подобным предложением ни Сталин, ни кто бы то ни было другой. Поэтому, естественно, я не передавала никому подобного списка. Это обвинение является столь серьезным и шокирующим, что я должна потребовать опубликовать по этому поводу извинение".

Письмо было опубликовано в "Комментариях" в апреле 1975 года, и в том же месяце там появилась вторая статья Наврозова на эту тему:

"Я могу возразить госпоже Меир тем, что был очевидцем событий 1948 года и интервьюировал других, более близких к событиям людей, среди них узников, прошедших советские концентрационные лагеря. Я интервьюировал также прямых участников событий, например, сотрудника израильского посольства в Москве в 1948 году, а также израильского издателя, обсуждавшего указанные вопросы с госпожой Меир… Я настаиваю на правдивости истории в том виде, как она изложена в моей статье. На самом деле из неизбежно различающихся сообщений очевидцев я представил наиболее осторожную версию, показывавшую госпожу Меир в качестве невольной жертвы обстоятельств, от нее не зависевших, каковой, я полагаю, она и была".

Тогда Голда Меир подала судебный иск о клевете против издателя журнала "Американского еврейского Комитета", его главного редактора Норманна Подореца и автора статьи Льва Наврозова. Это было шумное дело, проходившее в несколько этапов. Оно широко освещалось в израильской и американской прессе. Лев Наврозов повторил свои обвинения в изданной им книге "Образование Льва Наврозова: жизнь в закрытом мире, который когда-то назывался Россией". Однако, в суде ни одной из сторон не удалось представить доказательства своей правоты сверх разумных сомнений. Большинство исследователей склоняется к тому, что история в том контексте, как она подана Наврозовым, ложна.

Так же считает профессор истории Тель-Авивского университета Яаков Рои, специализирующийся на истории советского еврейства. Он считает, что у Голды Меир были просьбы родственников из Израиля помочь их близким выехать из Советского Союза, и госпожа Меир могла этим заниматься, но неизвестно, чтобы кто-то из этих близких пострадал.

Виталий Свечинский, проведший пять лет в исправительно-трудовых лагерях строгого режима в первой половине пятидесятых годов, также считает, что этого не могло быть. "Мы, да и остальные евреи, которые шли по Транс-Сибирской трассе на Колыму и на Север, не встречали ни одного человека, который бы сел по какому-то списку Голды", – сказал он мне в интервью.

Некоторые исследователи не исключают того, что слухи о списках Голды распускал сам КГБ, чтобы создать в еврейской среде атмосферу страха, подозрительности и недоверия по отношению к членам израильской делегации и свести тем самым до минимума возможные контакты с ними.

Ликвидация Еврейского антифашистского комитета (ЕАК)

"Сразу после войны за еврейской общественной активностью и, прежде всего, за ЕАК был установлен тотальный контроль. Вводилась повальная слежка с помощью широко разветвленной агентуры информаторов". Членам ЕАК, несмотря на их многочисленные просьбы, уже не разрешали выезд за границу. Однако, некоторым иностранцам из числа просоветски настроенных еврейских общественных деятелей в пропагандистских целях все же время от времени дозволялось приезжать в СССР.71 Для многих из них ЕАК являлся своего рода еврейским представительским органом, с которым они считали должным поддерживать отношения и иногда обращались к нему с разного рода просьбами. Все это фиксировалось госбезопасностью для дальнейшего использования.

Как мы уже видели, тучи над Антифашистским Комитетом сгустились давно. Министр ГБ Абакумов и его ближайшее окружение, окрыленные похвалой Сталина (а также посыпавшимися, как из рога изобилия, орденами, премиями, повышением в званиях и должностях ) за успешную операцию по физическому устранению Михоэлса, вошли, что называется, во вкус… На Лубянке была запущена машина поиска, сбора и фабрикации дискредитировавших ЕАК материалов…"

Деятельность КГБ разворачивалась на фоне холодной войны. Советское руководство отсекало евреев, и на их пугающем примере всех остальных, от "тлетворного влияния буржуазного национализма" – так на советском идеологическом жаргоне называли сионизм и любое другое национальное движение. Тех, кто успел "засветиться" в своем стремлении эмигрировать, – арестовывали. Началась шумная пропагандистская кампания, бичевавшая оторванных от родной почвы антипатриотов.

Именно в это время было принято решение об уничтожении еврейской культурной элиты. Исходным пунктом этого решения стало имевшее высший партийный гриф секретности – "Особая папка" – постановление Политбюро "О Еврейском антифашистском комитете" от 20 ноября 1948 года:

"Утвердить следующее решение бюро Совета Министров СССР:

"Бюро Совета Министров СССР поручает Министерству государственной безопасности СССР немедля распустить Еврейский антифашистский комитет, так как, как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать, пока никого не арестовывать".

Секретарь ЦК И.Сталин".

"Исполнять постановление было поручено министру госбезопасности Абакумову... тот уже утром следующего дня, хотя это было и воскресенье, направил оперативную группу на Кропоткинскую 10. Все документы Комитета были вывезены на Лубянку и превратились в улики по возбуждаемому там уголовному делу. То же самое произошло и в редакции газеты "Эйникайт", последний номер которой вышел 20 ноября".

В декабре 1948 года Сталин дал санкцию на арест председателя ЕАК Ицика Фефера и нового директора Еврейского театра в Москве Вениамина Зускина. В начале 1949 года по делу ЕАК были арестованы уже десятки еврейских общественных и культурных деятелей. Не исключено, что вначале готовился открытый показательный процесс. Но мужество, с которым держались арестованные, невозможность за три года следствия добиться от них доказательств шпионской или даже антисоветской деятельности, возможный негативный резонанс на международной арене вынудили Сталина отказаться от этой затеи.

Некоторые приговоры выносили заочно, через Особое Совещание. Закрытые судебные заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР проходили с 8 мая по 18 июля 1952 года. У обвиняемых не было права на защиту и апелляцию. "Главной для обвинения и суда… стала уже старая идея о "Крымской еврейской республике", рассматривавшаяся теперь как международный заговор. Председатель Военной коллегии генерал-лейтенант юстиции Александр Чепцов понимал, что для вынесения смертного приговора, предусмотренного решением Политбюро еще в 1949 году, нет достаточных юридических оснований. Он пытался получить в партийных инстанциях разрешение на смягчение приговора, обратившись с ходатайством об этом к Маленкову…"75 Вот как это выглядело в рассекреченной и опубликованной стенограмме июньского Пленума ЦК КПСС 1957 года, когда рассматривался вопрос об "антипартийной группе Молотова, Маленкова и Кагановича":

"Генеральный прокурор СССР Роман Руденко обращается к Маленкову: "Председательствующий по этому делу тов. Чепцов… явился к вам, тов. Маленков, и доложил, что дело рухнуло, обвинение несостоятельное, оправдательный приговор нужен. Вы заявили: мы не будем становиться перед ними на колени, есть решение Политбюро – расстрелять. И 13 человек, в том числе Лозовский, их расстреляли".

Их расстреляли в ночь на 12 августа 1952 года: Соломона Лозовского, бывшего руководителя Совинформбюро, Исаака Фефера (хотя он сотрудничал с МГБ и со следствием), историка Иосифа Юзефовича, директора Боткинской больницы в Москве Бориса Шимелиовича, поэтов Лейба Квитко, Переца Маркиша, Давида Берельсона, Давида Гофштейна, актера Вениамина Зускина, журналиста Льва Тальми, редакторов Эмилию Теумин, Илью Ватенберга, переводчицу Хайке Ватенберг-Островскую.77 Один из обвиняемых, Соломон Беркман, заболел и умер в больнице. В ночь на 12 августа 1952 года были расстреляны 24 еврейских писателя, интеллектуала и артиста. В эту ночь обезглавили еврейскую культуру в Советском Союзе.

ЕАК был единственной еврейской общественной организацией, имевшей широкие международные связи. Пока шло следствие, была арестована жена Молотова Полина Жемчужина, "были распущены объединения еврейских писателей в Москве, Киеве и Минске, закрыты еврейские печатные издания, арестованы многие еврейские писатели и журналисты… Ликвидация учреждений еврейской культуры, аресты еврейских писателей, работников культуры проходили по всей стране".

22 ноября 1955 года Военная коллегия Верховного Суда СССР пересмотрела дело о членах Еврейского антифашистского Комитета и отменила приговоры в отношении всех обвиняемых "за отсутствием состава преступления".

Кампания против "безродных космополитов"

Официальный старт кампании положила статья "Об одной антипатриотической группе театральных критиков", напечатанная в партийном официозе "Правда" 28 января 1949 года. В качестве соавторов выступили крупные партийные деятели – Г.Маленков, П.Поспелов и Д.Шепилов, а "пропагандистский масштаб, высокий обвинительный пафос и инквизиторский дух говорили читателю о незримом присутствии за ее строчками Сталина". Названных в этой статье театральных критиков с еврейскими фамилиями обвинили в том, что они "являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма".

"Синонимом еврейства стало понятие "безродный космополит" – обвинение в принадлежности к этой категории идеологических пороков было достаточным для увольнения литераторов и журналистов из редакций и издательств. Статья в "Правде", дополнявшая закрытое письмо ЦК ВКП(б) в партийные организации республик и областей… была воспринята как общая директива для разгрома еврейских культурных центров, закрытия еврейских театров, ликвидации еврейских издательств, клубов и творческих союзов, которая распространилась даже на Биробиджан."81 Статью в "Правде" подхватили, как полагалось, другие газеты, и в стране быстро создалась атмосфера охоты на ведьм, сопровождаемая большим количеством арестов.

Из идеологических областей антисемитская волна быстро распространилась в научные и хозяйственные сферы. Крупный ученый и очевидец тех событий Александр Лернер, впоследствии ставший одним из лидеров сионистского движения семидесятых годов, писал:

"Для пронырливых карьеристов и антисемитов это была счастливая охотничья пора. Все, что от них требовалось, это разоблачить коллегу, и это "мужественное разоблачение" приносило ему продвижение по службе. Фальшивые патриоты ухватились за эту возможность, чтобы уничтожить успешных евреев и занять их места руководителей школ, отделов в исследовательских институтах или управляющих издательств".82 "Изгнание евреев, – продолжал Лернер, – из всех сфер науки, включая точные, было безжалостным, без учета вреда, который наносился науке и престижу Советского Союза. Любой мог быть обвинен в космополитизме, если его цитировали зарубежные ученые, упоминали в западной науке или если он недостаточно заботился о том, чтобы продекларировать приоритет России и Советского Союза во всех культурных достижениях мира".83

Те места, где медлили с изгнанием евреев, навещала комиссия райкома, горкома или другой организации, после чего следовали оргвыводы – наказание или увольнение самого директора.

Кампания против "убийц в белых халатах"

Вершиной публичной антисемитской кампании стало "Дело врачей" – "убийц в белых халатах", сфабрикованное как ответвление дела против ЕАК, а затем выделенное в большое самостоятельное производство.

Негласное дело против Еврейского Антифашистского Комитета было призвано оборвать связь евреев Советского Союза с мировым еврейством и Западом в целом, а также обезглавить еврейскую культуру.

Публичная кампания против "безродных космополитов" делала следующий шаг – она объявляла практически все еврейское население Советского Союза пятой колонной сионистского и западного влияния (в контексте мирового противостояния двух сверхдержав послевоенного мира) и сопровождалась повальной кадровой перетряской и чисткой культурно-идеологической сферы, науки и образования, промышленности и медицины от евреев.

Кампания против "убийц в белых халатах" была призвана создать в стране погромную обстановку, позволявшую Сталину решать еврейский вопрос в любой приемлемой для него форме, вплоть до полной очистки от еврейского присутствия центральных городов и их массового изгнания за Урал.

Это была "не только одна из преступных провокаций Сталина, но и символ саморазоблачающейся агонии созданного им диктаторского режима; уже обреченный и стоящий на краю могилы, он предпринимает все менее адекватные политико-социальной реальности шаги, пускается во все более опасные авантюры, способные взорвать общество изнутри".84 С ЕАК власти не решились пойти на открытый процесс. Расстрел еврейских писателей и общественных деятелей был осуществлен тайно, а информация об этом расстреле попала на Запад только через несколько лет. Борьба с "безродными космополитами" проводилась открыто, с использованием всего арсенала пропагандистских средств тоталитарного государства. Выдвигаемые властями обвинения – преклонение перед Западом, буржуазный национализм и сионизм – не оставляли сомнения в том, против кого направлена кампания, и на чьем примере будут решаться задачи тоталитарного контроля и идеологической чистоты советского общества.

На кампанию против "безродных космополитов" через два года после ее запуска начинает реагировать израильская общественность. 13 августа 1951 года в политическом отчете советской консульской группы в Израиле говорилось: "В Израиле наблюдается все больше антисоветской пропаганды, сфокусированной в основном на положении евреев Советского Союза… Израильское правительство не ограничивает себя антисоветской риторикой и начинает, пока на полуофициальном уровне, поднимать вопрос об эмиграции советских евреев в Израиль".

На этот раз Сталин не ограничил себя кровавой чисткой внутри Советского Союза. Волна перехлестнула границы и начала разворачиваться в странах "народной демократии". Ее целью была сталинизация режимов, очистка партийных и государственных аппаратов от евреев и других нежелательных элементов. Аргументация использовалась та же, что и в Советском Союзе: двойная лояльность, буржуазное происхождение, родственные связи на Западе.

Большой резонанс в Израиле и на Западе вызвал процесс над бывшим генеральным секретарем Чешской коммунистической партии Рудольфом Сланским, арестованным в декабре 1951 года и преданным показательному суду в ноябре 1952 года. Чехословакию избрали для показательного процесса, поскольку у нее была репутация прозападной и либеральной страны. Антисемитский и антиизраильский характер этого процесса был очевиден. Из четырнадцати крупных партийных и государственных деятелей, проходивших по процессу, одиннадцать были еврейского происхождения. На Западе понимали, что процессы, наблюдаемые ими в странах "народной демократии" (находящихся под полным советским контролем), существуют также и внутри Советского Союза.

"Дело врачей" развивалось вначале неспешно. Арестованный по делу ЕАК И.Фефер, давний сотрудник МГБ, дал показания о националистических взглядах профессора медицины Я.Г.Эттингера. В ноябре 1950 года Эттингера арестовали. Вначале ему инкриминировали исключительно "буржуазный национализм". Эттингер отказался признаваться. Тогда к нему применили "физические меры воздействия", и он дал показания о "буржуазном национализме" целой группы известных медиков. Когда выяснилось, что Эттингер ранее консультировал Кремлевскую больницу, старший следователь Рюмин по собственной инициативе выжал из него "признание" во вредительском лечении, способствовавшем смерти секретаря ЦК Щербакова в 1945 году. Не выдержав двухмесячных пыток Эттингер скончался в тюрьме 2 марта 1951 года.

Версия об умерщвлении Щербакова выглядела настолько неправдоподобной, что даже министр МГБ Абакумов отверг ее, "предчувствуя, какие непредсказуемые последствия она способна вызвать, если о ней будет доложено болезненно подозрительному Сталину. Из-за своей психологической примитивности он не уловил того нюанса, что Сталин, да и частично аппарат ЦК, давно уже зараженные антисемитизмом, объявили тайную войну не только носителям национальной идеи, но и связанной с ними узами общего происхождения ассимилированной части еврейства."86 Рюмин этот нюанс уловил точно и написал Сталину письмо, в котором обвинил своего босса Абакумова в сокрытии террористической составляющей деятельности "буржуазного националиста" Эттингера, а заодно и в умышленном доведении последнего до смерти тяжелыми условиями содержания. В параноидальной психике Сталина начал вызревать сценарий очередного кровавого спектакля – грандиозного заговора западных спецслужб по физическому устранению руководителей советского государства.

Абакумов был снят с поста министра МГБ и впоследствии арестован. Его место занял С.Игнатьев, посредственный и слабохарактерный чиновник, который "сразу же после смерти Сталина заявил, что тот при назначении его на должность министра потребовал принятия решительных мер по вскрытию группы врачей-террористов, в существовании которой он давно убежден".87 Рюмин был повышен до должности замминистра, получил прямой доступ к Сталину и с удвоенным рвением стал добывать необходимые вождю доказательства деятельности группы "врачей-агентов иностранных спецслужб".

Через год после начала следствия выяснилось, что некто Лидия Тимашук, кардиолог Кремлевской больницы, уже писала Сталину о неправильном диагнозе, поставленном Жданову, умершему в результате этого в августе 1948 года. Диагноз действительно был ошибочный: врачи безо всякого злого умысла просмотрели инфаркт, который на кардиограмме увидела Тимашук. Но проблема была в том, что среди лечащих врачей Жданова не было евреев, а Сталину по сценарию нужен был международный заговор.

Рюмин к концу 1952 года несколько поумерил свой пыл. Он почувствовал, что некоторые важные деятели ЦК были в душе отнюдь не в восторге от безумной авантюры "хозяина" справедливо опасаясь, что следующими жертвами могут стать они сами (и для этого были вполне конкретные основания, связанные с ближайшими планами Сталина по реорганизации и расширению Политбюро). С другой стороны, он видел печальный опыт предшественников – Ягоды, Ежова и Абакумова, заплативших своими жизнями за чрезмерную преданность "хозяину" после того, как выполнили свою миссию.88 Кроме того, Сталину было уже за семьдесят, он был болен, страдал от склероза и повышенного давления, и было не вполне ясно, сколько он протянет.

Сталину нужен был международный заговор. Он придавал делу врачей огромное политическое значение. В пропагандистской кампании с густым антисемитским душком замелькали старые клише: "враги народа", "наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению классовой борьбы" и прочее.89 В ноябре 1952 года Сталин вызывает к себе министра МГБ Игнатьева, требует от него убрать из госбезопасности "этого шибздика" Рюмина, назначает нового начальника следственной части по особо важным делам генерал-полковника Гоглидзе и требует ускорить завершения дела. Сталин дает указание развить новое направление сценария – шпионско-террористический антигосударственный заговор, сколоченный западными спецслужбами, и требует "перестать работать в белых перчатках" с врагами народа (Игнатьев после "разговора" у Сталина слег с инфарктом). Гоглидзе выполнил возложенную на него высоким начальством задачу. Новые аресты, новые самооговоры, новые подробности очередного чудовищного сценария были готовы для публикации: националистически настроенные евреи, относящиеся к Израилю и Америке с бόльшей симпатией, чем к своей Родине, проникшие во все сферы советского общества и подчинившие своему влиянию некоторых видных русских врачей, выходцев из буржуазных семей, завербованы международной разведкой для уничтожения советского руководства и все ближе подбираются к самому вождю.

"Вы слепцы, котята, что же будет без меня – погибнет страна, потому что вы не можете разоблачить врагов", – бросил он своим соратникам на заседании президиума ЦК первого декабря 1952 года. 4 декабря было принято постановление ЦК: "О вредительстве в лечебном деле"... 9 января на расширенном заседании Бюро Президиума ЦК был утвержден проект сообщения ТАСС "Об аресте группы врачей-вредителей".

13 января было опубликовано сообщение ТАСС: "...Большинство участников террористической группы (Вовси М.С., Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн А.М., Эттингер Я.Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт", созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах..." Были опубликованы передовые статьи в "Правде" и "Известиях", тут же подхваченные другими газетами. Началась мощная кампания в прессе. По всей стране устраивались собрания, на которых выступающие требовали ужесточить отношение властей по отношению к евреям.

"Советская власть слишком мягка и гуманна, а это отродье прямо издевается и над властью и над идеалами трудового человека... И ведь все они евреи... Этим предателям надо придумать самую страшную казнь" (из выступления в НИИ Киева)... Студенты и преподаватели Сталинградского механического института по предложению секретаря парткома института приняли решение послать Сталину письмо с просьбой выселить всех евреев с европейской территории СССР". И так далее...

По "делу врачей" в Москве было арестовано тридцать семь человек, двадцать семь из них были евреи.

Под аккомпанемент пропагандисткой кампании прошла новая волна арестов. По всей стране началось преследование медицинских работников, в основном евреев. Чудовищная антисемитская кампания, взращенная на уже обильно удобренной почве, привела к тому, что в воздухе запахло инспирированным сверху погромом. В общественных местах начались расправы с людьми еврейской внешности… Такое развитие событий опасно для самой тоталитарной власти, которая не может допустить, чтобы какие-то социальные процессы вышли из под контроля и начали развиваться стихийно.

В чем состоял полный сценарий Сталина, не установлено по сей день. Неожиданная смерть диктатора 5 марта 1953 года спутала все карты. Существует несколько версий. Попытаемся их рассмотреть.

Прежде всего, следует обратить внимание на то, что между открытой публикацией о процессе 13 января и смертью Сталина прошли всего месяц и три недели – слишком мало времени для резкой смены сценария. По характеру предшествующих событий и размаху антисемитской пропаганды можно сделать вывод о том, что Сталин готовил открытый процесс. Но чем должна была завершиться казнь "убийц в белых халатах"?

Одна из наиболее устойчивых версий состоит в том, что Сталин вынашивал планы массового переселения на Восток. В конце февраля по Москве поползли упорные слухи, что евреев будут выселять в Сибирь. Они появились не на пустом месте. Раздавались инициированные сверху призывы с мест, молва разносила заявления из кругов кремлевской элиты. "Основательность слухам придавало то, что с конца 1952 года из Москвы в Казахстан стали высылать семьи арестованных "еврейских националистов", в том числе и тайно казненных к тому времени "еаковцев".

Некоторые конкретизировали этот сценарий территорией Биробиджана (в качестве советского ответа сионистам и национально настроенным евреям), ссылаясь на ускоренное строительство концентрационных лагерей на его территории. Другие, и их было намного больше, излагали сценарий в духе "окончательного решения еврейского вопроса" с массовой депортацией евреев в сибирскую тайгу в товарных вагонах.

Необходимую истерию общественной поддержки должна была обеспечить публичная казнь врачей-вредителей на Лобном месте Красной площади и массовые казни евреев в других городах страны. Автор фундаментального труда "Тайная политика Сталина" Г.Костырченко приводит целый список авторов, придерживающихся такой версии: Эттингер Я.Я., Айзенштат Я.И, Шейнис З.С., Раппопорт Л. и другие.

Сам Костырченко эту версию не поддерживает, ссылаясь на то, что подготовка к массовой акции такого масштаба должна была оставить какие-то следы в архивах, а он их не обнаружил.

Советские власти имели богатый опыт массовых депортаций населения в периоды коллективизации, в ходе и после войны, и потенциальная угроза депортации евреев по его мнению существовала. Однако реализоваться в тех условиях она не могла даже по чисто техническим причинам – из-за большого количества депортируемых, их распыленности и укорененности в местном населении.

Само по себе отсутствие документов не могло служить достаточным доказательством в СССР, учитывая перетряску архивов при каждом новом "хозяине". В тоталитарном государстве более чем в других странах справедливо утверждение, что "история – это опрокинутая вспять политика". Менялась политика, и вместе с ней ретроактивно менялась история, включая ее архивную часть, не говоря уже об изъятии компрометирующих новых "хозяев" документов.

Краткая Еврейская Энциклопедия снабжает нас интересными подробностями:

"Еще в начале 1950-х годов была создана особая, подчиняющаяся И.Сталину комиссия по подготовке депортации под председательством начальника отдела агитации и пропаганды ЦК М.Суслова. По свидетельству секретаря комиссии Н.Полякова "в Биробиджане (в частности) форсированно строились барачные комплексы типа концлагерей, и соответствующие территории разбивались на закрытые секретные зоны... По всей стране составлялись списки (отделами кадров по месту работы, домоуправлениями по месту жительства) всех лиц еврейской национальности, чтобы никого не пропустить... Тогдашний министр обороны Н.Булганин рассказывал, что по приказу Сталина к столице и другим крупным городам было подогнано несколько сот военных эшелонов. Причем, по свидетельству Н.Булганина, Сталин хотел, чтобы во время движения эшелонов к местам назначения были организованы крушения и нападения на эшелоны "отрядов народных мстителей".

Между 20 и 23 января 1953 года известных людей еврейского происхождения стали приглашать в редакцию "Правды". Им предлагали подписать некое коллективное письмо. Среди приглашенных были писатели, поэты, композиторы, артисты, ученые, конструкторы, генералы, директора заводов, инженеры и простые рабочие, то есть представители всех слоев общества. Сбора подписей был поручен академикам Исааку Минцу и Марку Митину, а также главному редактору журнала "Мировая экономика и международные отношения" Я. Хавинсон-Маринину. С письмом ознакомили более 50 человек, и около 40 из них его подписали. Естественно, что содержание письма в пересказах стало известно в "элитных" кругах Москвы почти сразу...

Далее начинаются разночтения как относительно содержания письма, так и его назначения. Первый вариант письма, подготовленный руководителем Агитпрома и секретарем ЦК Михайловым, призывал самым суровым образом наказать преступников, но при этом не смешивать группу отщепенцев с еврейским населением СССР, преданно любящим свою Родину. Письмо планировали опубликовать 2 февраля, текст был уже набран, но его запретили печатать. Все копии верстки и корректуры были изъяты из редакции, и в последующие годы этот вариант письма не воспроизводился в работах по истории.98 Другую версию письма поручили подготовить Шепилову, слывшему либералом. Этот вариант письма, по свидетельству Костырченко, значительно отличался от первого, не требовал беспощадного наказания преступников и был выдержан в гораздо более интеллигентном тоне. Под него, не ставя никого в известность, перенесли подписи из первого варианта. Новое письмо тоже не опубликовали. Однако из самого факта его подготовки Костырченко делает вывод, что Сталин отказался от намерения проводить публичный процесс.

В версии Костырченко не все складывается. Второй вариант письма, подготовленный 20-го февраля, также не был опубликован, хотя времени было достаточно. Кроме того, настораживает факт отказа от подписи более 10 приглашенных. В приводимом Костырченко письме Михайлова не содержалось ничего такого, что могло поставить в затруднительное положение потенциальных подписантов (сурово наказать преступников и не смешивать их с остальной частью еврейского населения).

Другое дело, если им предложили некий иной текст, на который, например, ссылается Краткая еврейская энциклопедия. В этом тексте авторы "с сожалением констатировали, что многие евреи заражены буржуазным духом, арестованные врачи назывались "извергами рода человеческого", и для них авторы требовали самой суровой казни, но во избежание справедливого гнева русского народа "просили И.Сталина защитить евреев высылкой их под охраной в отдаленные районы страны".99 В таком случае кто-то мог проявить мужество и не подписать письмо. Имеются свидетельства, что письмо не подписали Марк Райзнер, генерал армии Крайзер, ученый Ерусалимский, писатель Эренбург. Илья Эренбург даже отважился написать личное письмо Сталину, в котором призывал его отказаться от публикации, что было, безусловно, мужественным поступком с его стороны.

После того, как Сталина сразил инсульт, "Правда", как по команде, прекратила печатать материалы о "врагах народа", выходившие до этого как минимум через день. За "Правдой" постепенно последовали другие газеты. Следственные действия по инерции продолжались еще три недели и затем прекратились.

В качестве "козла отпущения" был выбран Рюмин, арестованный по приказу Берии семнадцатого марта 1953 года. Первого апреля Берия направил в Президиум ЦК докладную записку о необходимости реабилитации арестованных. Дело врачей объявлялось "провокационным вымыслом" Рюмина, начавшим его "в карьеристских целях". Вина за раздувание дела возлагалась на все руководство МГБ. Третьего апреля Президиум ЦК принял решение, объявлявшее "о полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому делу о врачах вредителях в количестве 37 человек"… Сразу после этого в газетах было напечатано потрясшее всю страну сообщение министерства внутренних дел о полной реабилитации.

Смерть Сталина, возможно, спасла евреев от массовой депортации, но черные годы его антисемитской агонии оставили в душах людей глубокую незаживающую рану. Многолетний стресс искалечил значительную часть евреев старшего поколения патологическим страхом перед всемогуществом тоталитарного государства и боязнью всего национально-еврейского. Те же события, однако, открыли глаза части молодежи, закалили их души и характеры, пробудили национальные чувства. Многие из их числа пополнят впоследствии ряды сионистского движение в СССР.

После того как кампания в прессе прекратилась, большинство евреев смогло вернуться на прежние места работы, но ситуация уже никогда не была такой как прежде. Прекращение "Дела врачей" не остановило распространения антисемитизма в СССР. Советская одержимость соображениями безопасности, параноидальный страх перед "врагами" и восприятие евреев в качестве вражеских агентов с опасными связями на Западе – все это в полной мере сохранилось и после смерти Сталина, хотя и приняло более умеренные формы. Государственный антисемитизм сохранялся вплоть до развала Советского Союза. Менялась со временем лишь его форма и окраска.